Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Лестер Хемингуэй - Из книги "Мой брат, Эрнест Хемингуэй" (часть 12)

Минуло два года, прежде чем мы встретились вновь. Весной 1943 года я был в Англии, Марта оказалась там через шесть месяцев после меня в качестве военного корреспондента "Колльерса". Я устроился на неплохую работу, занимаясь радиоразведкой для нашего посольства и одновременно являясь членом армейской группы кинохроники. Перед тем как уехать весной 1944 года на средиземноморский театр военных действий, Марта одолжила мне двадцать фунтов стерлингов. Вскоре после ее отъезда в Лондоне появился Эрнест. Он был назначен главой европейского бюро "Колльерса", В этом качестве он утверждал расходы корреспондентов, в том числе и Марты.

Когда Эрнест обосновался в Лондоне — это было за шесть недель до высадки в Нормандии, — предстояло очень много дел. Вскоре после его приезда я позвонил ему в отель "Дорчестер", голос его звучал весело. "Приезжай немедленно. Я встречу тебя внизу в баре через десять минут".

Ровно через семь минут я уже входил в маленький бар его отеля и успел заказать пиво, как вошел Эрнест, великолепно выглядевший со своей бородой и в форме военного корреспондента.

— Ну, Стайн, ты выглядишь потрясающе, — сказал я.

— Ты тоже, парень, — ухмыльнулся он и похлопал меня по плечу. Он был полон доброжелательства. — Эти подвесные сиденья в бомбардировщиках "Ланкастер" пригодны для птичек, но мы их превзошли, я имею в виду птичек. Тех, что мы видели над Ньюфаундлендом и Ирландией. Будь я проклят! Ты когда-нибудь видел с воздуха такой зеленый остров, как Ирландия? Я летел над ним с Королевскими военно-воздушными силами, а эти ребята свое дело знают. Эй, да ты что пьешь? — Он глянул на пиво. — Бармен, сберегите это пиво. В другой раз оно может спасти жизнь. Но сейчас мы, два брата, собираемся выпить несколько глотков самого знаменитого шотландского напитка. Ты согласен со мной?

— Я поддерживаю тебя, Стайн. Сколько прошло с тех пор, как мы выпивали в "Флоридите"?

— Слишком много, — сказал он. — Дьявол потом подсчитает.

Мы получили наше виски, молча чокнулись и выпили. И тогда Эрнест заговорил со мной уже более спокойно:

— У меня есть кое-что показать тебе. Обещаешь никому не рассказывать? Никому, понимаешь?

Я кивнул головой. Эрнест сделал еще глоток, расстегнул свой китель настолько, чтобы залезть в карман рубашки, и протянул мне изрядно потертый конверт. Я открыл его и неожиданно понял, как хорошо должен чувствовать себя человек, когда он завершил работу, на которую долгое время расходовал всю свою энергию.

В маленьком баре в отеле "Дорчестер" было тихо. Большинство постояльцев поднялись в свои номера, чтобы переодеться к вечеру. Эрнест допил рюмку и заказал еще одну, пока я читал. Это была фотокопия документа на фирменном бланке Государственного департамента. Под словами "Соединенные Штаты Америки" я прочитал название посольства и письмо Спрюилла Брейдена, посла США на Кубе, который был еще и личным представителем президента.

Говоря вкратце, письмо утверждало, что предъявитель его, Эрнест Хемингуэй, в течение длительного времени осуществлял опасные и весьма важные операции в ходе войны на море против нацистской Германии, носившие совершенно секретный характер. Подписавший этот документ самым высоким образом оценивал значение этих операций и благодарил за их осуществление.

— Бог мой, ты опять занялся этим!

— Послушай, — начал Эрнест, — дело было не в затраченном времени и не в опасности. Честно говоря, это была лучшая часть операции. Но эти чиновники пару раз испытывали мое терпение.

— Когда это началось? — Я всегда был прямым парнем, но никогда еще не испытывал такого нетерпения.

— Когда они заставили меня дать расписку. Она была на тридцать две тысячи долларов и покрывала только стоимость радиооборудования. У нас была прекрасная прослушивающая аппаратура. Мы так здорово подслушивали, аппаратура была настолько чувствительна, что мы держали по ней курс, если только катер не рыскал по волнам. Мы даже ловили слабые сигналы с Атлантики.

— Кто был у тебя в команде? И какое у тебя имелось снаряжение?

— Все самое лучшее. И его было столько, чтобы каждый мог с ним справиться. И мы его так припрятали, что ничего не было видно. В основном у нас была полная команда — девять человек, включая меня. Ты теперь не узнаешь "Пилар". У нее новые моторы. Команда — лучше не найдешь. Мистер Джиджи и Патрик-Мышонок. И Грегорио. Но у него шестеро детей. Их всех троих я оставлял на берегу, когда мы уходили на операции в такие места, как Ки-Сал и Кайо Конфитес, — помнишь твое излюбленное место? Со мной уходил Патч и еще один игрок в пелоту, сержант морской пехоты, из тех, что охраняли посольство, и кое-кто из местных ребят. Они все вели себя как профессионалы с самого начала. Ты знаешь, несколько кубинских судов были уничтожены совсем неподалеку от нас.

Я знал об этом. Я напомнил ему о колумбийском судне и о шхунах, которые немцы расстреляли из пулеметов, а выжившие рыбаки вернулись спустя несколько недель. Эта люди были нашими знакомыми.

— Мы и надеялись на то, что их подлодка подойдет к нам совсем близко.

— А ты мог справиться с ними?

— Наверняка никто не мог знать. Но ты бы видел, чем мы были вооружены и как могли защищаться. Один из местных парней пришел ко мне и говорит: "Папа, я не чувствую себя достаточно спокойно из-за того, что наш катер не имеет брони. Почему бы нам не поставить броню? Тогда, если немцы будут расстреливать нас в упор, им не удастся продырявить нас. Я плохо сплю, все думаю, что мы должны иметь броню". Тогда я достал стальные листы. Мы сделали одну секцию, которую не могло бы пробить пятидюймовое палубное орудие. Но она оказалась такой тяжелой, что нос катера стал на ходу зарываться в волну. Судно стало плохо слушаться и оказалось неповоротливым. Значительная часть наших достоинств утратилась. А нам нужна была маневренность. Но я не снимал эту броню. Я понимал, что этот парень переговорил уже со всей командой. В конце концов, он снова пришел ко мне: "Папа, я плохо сплю, зная, что у нас тяжелая посадка в воде". Так что мы сняли броню, и судно опять обрело себя.

— Ну и что ты мог бы сделать с подлодкой? — спросил я. В руках у нас было по новому стакану.

— Очень многое. Помимо легкого оружия у нас были пулеметы, базуки и еще кое-что, чтобы заставить хорошо вздрогнуть их боевую рубку. Кроме того, у нас имелась бомба с коротким запалом и регулятором. Мы держали все это на палубе под парусиной, наготове к броску. Идея заключалась в том, чтобы потихоньку подойти поближе, как только мы услышим их разговоры по радио. Такая подлодка могла всплыть и приказать нам причалить к ней. Тогда Патч и его товарищи приготовили бы бомбу, взялись за регулятор, и, когда мы оказались бы на уровне их боевой рубки, мы очистили бы их палубу огнем наших автоматов, в то время как игроки в пелоту должны были забросить бомбу за край боевой рубки. Бомба либо взорвала бы люк, либо скользнула бы внутрь и взорвала бы перископ. В любом случае мы захватили бы подлодку на плаву. Ты же понимаешь, шифровальные книги, вооружение и команда, захваченная в плен, — все это наша разведка использовала бы в борьбе против немецкого военного флота повсюду.

— Но тебе не удалось войти с ними в соприкосновение?

— Нет. Хотя мы подбирались весьма близко. Мы могли слышать их разговоры по радио у Ки-Сол, и к западу и к востоку вдоль побережья. Я обнаружил, что припоминаю довольно много слов из немецкого языка, но они употребляли жаргон, разговаривая друг с другом. Одну подлодку, которую мы засекли, на следующий день наш самолет забросал глубинными бомбами. Летчик сказал, что он уверен, что попал в нее, но это не могло удовлетворить команду "Пилар". Мы рыскали вокруг, как охотничьи собаки, которые обнаружили зверя, но им не разрешают остаться, чтобы поглядеть на добычу.

— И как долго ты этим занимался? А Марта не скулила?

Эрнест задумался на мгновение.

— Она была занята как военный корреспондент. Здесь. Однажды мы отсутствовали ровно девяносто дней, и я добрался на шлюпке в Нуэвитас, чтобы поужинать. Да, кстати, твоя старая посудина все еще плавает там. Я видел ее. А в другой раз мы находились в плавании сто три дня. Таким вот образом я и получил эти — как тут не выругаться — раковые пятна на коже. Слишком много солнечных лучей. Доктор посоветовал несколько недель не браться. Вот и отросла борода. Мне она нравится. Давайка выпьем еще.

Мы поговорили о том, что поделывают наши дети, вспомнили, когда видели их в последний раз, рассказали друг другу, где они сейчас. Потом мы перебрали членов нашей семьи и обсудили их здоровье, выпили еще по стакану виски и перешли к друзьям и их делам. В конце концов я почувствовал, что он готов вернуться к первоначальному предмету нашего разговора.

— А что бы ты делал, если бы попал в плен? — спросил я.

— Это очень деликатный вопрос. Я тщательно продумывал его, — сказал Он. — В итоге мы написали каперское свидетельство, как это делалось в давние времена. Оно и сейчас хранится там, дома. В нем утверждалось, что команда состоит из людей разных национальностей, но действует в национальных интересах, имея утвержденный статус. Таким образом, мы надеялись, что нас сочтут военнопленными и не расстреляют, если удача отвернется от нас. Потому что удача поворачивается разными своими боками.

Прежде чем мы расстались, Эрнест взял с меня слово прийти к нему в отель завтра, если я буду свободен. Утром он должен будет повидать кое-кого, но у него много поручений, и я смогу ему помочь.

— Мы с тобой прогуляемся, — сказал он. Ему хотелось познакомиться с городом. Я с удивлением узнал, что он никогда раньше не бывал в Лондоне.

На следующий день Эрнест, как всегда, выглядел возбужденным и полным энергии.

— Очень получилось загруженное утро, — сказал он. — Черт побери, я хотел бы, чтобы здесь объявилась Марти. Она где-то в Италии. Вчера послал ей радиограмму. Ответа нет. Пошли. Будем гулять. Ты покажешь мне город, не прибегая к путеводителям Кука.

Мы дошли до Гайд-Парка, потом прогулялись мимо дворца по Пэлл-Мэлл до площади Пикадилли и затем по Бонд-стрит, все время разговаривая.

— Будь я проклят, — с восхищением говорил он время от времени, — какая богатая страна! Глянь-ка туда. Даже после сильных воздушных налетов эти здания выглядят прекрасно. И клубы и жилые дома! Такой спокойный стиль. Они предпочитают не показывать, что у них есть деньги. Мне здесь нравятся даже магазины. Давай-ка заглянем в "Харди". Я хочу поглядеть на место, где для меня все эти годы покупали рыболовные снасти.

Так мы прогуляли весь день. А когда вернулись в отель, Эрнеста ждала там записка от Капы, и Эрнест ушел к нему на вечеринку.

На следующий день я встретил Капу.

— У Папы неприятности, — ухмыльнулся он.— Эта проклятая борода отпугивает девушек.

— У меня есть идея, — оказал я, припомнив не столь давние времена в Чикаго. — Познакомь его с Мэри Уэлш. Я видел ее здесь недавно, она разговаривала с Биллом Уолтоном. Так что он знает, где ее найти.

— Ну, — рассмеялся Роберт, — найти я сам могу кого угодно.

Через пару дней Эрнест вновь почувствовал, что его обожают, и жизнь стала прекрасной.

По прошествии нескольких дней Капа сказал мне:

— Приходи сегодня ко мне. Я устраиваю вечеринку в честь Папы.

Это было очень смутное время. Только офицеры штаба знали, как близок день высадки, а одного из них отправили обратно в Штаты за то, что он слишком много разговаривал. Лондон напоминал улей с его безумной, зачастую бессмысленной активностью. Корреспонденты и офицеры без конца устраивали вечеринки, и излюбленной игрой на этих сборищах было делать загадочные, но осторожные намеки хорошеньким девушкам. Все друг про друга что-то знали. Журналистика оказывалась весьма ограниченным и довольно хитроумным делом. Те, кто выжил за эти годы, стали закаленными обозревателями, знающими источники, намеки, навострившимися писать материалы, полные предчувствий. Предстоящая высадка должна была стать представлением из представлений. Она должна была либо завершить войну в Европе, либо стать одним из величайших в истории провалов, утверждали собиравшиеся на вечеринки обозреватели.

В квартире Роберта Капы в тот вечер царила атмосфера серьезности, которая, правда, вскоре испарилась под влиянием разнообразных напитков. Капа был большим мастером по их добыванию. В этом городе, где на все были введены всяческие правила и ограничения, он умудрялся доставать лучшие напитки из самых разных офицерских столовых. <...>

Ночь уже кончалась, и у меня стоял звон в ушах. Мы решили уйти из квартиры и стали собираться, то и дело предостерегая друг друга: "Ш-ш-ш", а в холле начали громко прощаться, чтобы все знали, что мы уходим. Неожиданно мы оказались на улице. Питер и его девушка и Эрнест направились за угол.

— Я отвезу вас в "Дорчестер", — сказал Питер Эрнесту, — а то в это время ночи машину не достать. Даже, генерал не сможет достать.

Я попрощался со всеми несколько громче, чем полагалось в такие ранние утренние часы. Я отчетливо слышал, как завелся мотор, когда шел в сторону моей квартиры, расположенной неподалеку. Время было примерно три часа ночи.

Спал я меньше трех часов. Вылез из постели, оделся, побрился и вышел из дома, который был через дом от огромной воронки, оставшейся после взрыва авиационной бомбы на Найтсбридж. Свежий утренний воздух разогнал остатки похмелья, и через двадцать минут я дошагал до отеля, в котором жил Эрнест. Я позвонил из холла. Телефон не отвечал. Я поднялся наверх. Постель была не тронута. Я спустился обратно в холл встретил там Капу, который мне сказал:

— Папа попал в аварию, сразу же, как они уехали утром. А где ты был?

— Я попрощался со всеми и отправился спать. Где Папа? Он сильно пострадал?

— Не очень. Он в госпитале здесь рядом. Они позвонили мне, только что, и я решил зайти сначала сюда, посмотреть, нет ли здесь кого. Пойдем навестим его.

Мы торопливо зашагали. В госпитале на Найтсбридж, мимо которого я только что проходил, была еще ночная смена, дневная не заступила. У дверей не было никакой охраны, не требовалось никаких разрешений, чтобы войти. Нас встретил заспанный дежурный сообщивший нам в какой палате Эрнест.

Мы вошли и увидели Эрнеста, полулежащего на подушках. На лбу у него висел полуоторванный кусок кожи. Ниже раны голова была перевязана бинтом. А из-под повязки сверкали эти похожие на птичьи глаза, все примечавшие.

— Привет. Ты упустил прекрасную поездку по свежему лондонскому воздуху. Еще не видел газет?

— Что произошло?

— В конце квартала налетели на цистерну с водой. У Питера ноги в плохом состоянии. Девушка вся изранена. Мне повезло. Как только появятся врачи, они займутся нами. Мне нужно наложить швы. Так ты видел газеты?

— Нет. А что?

— Какой-то репортер оказался в приемном покое. Решил, что ему в руки попал хороший материал. Я хочу знать, что сообщит пресса. Эти проклятые... — Эрнест напоминал большого медведя, из черепа которого только что вытащили нож охотника. Он, конечно, пострадал. Но еще больше он был разъярен, и ничто уже не могло остановить его. Не стоило говорить ему, что это был несчастный случай. Его выбросило с заднего сиденья машины, и он головой пробил ветровое стекло. Сердило же его то, что в такое критическое время он вынужден валяться в постели.

Как только это стало возможным, Эрнест вырвался из госпиталя и перебрался в свою собственную постель в "Дорчестере". Он ворчал, как медведь, у которого болит коготь. Хотя ему было предписано воздерживаться от алкоголя, он уже через пять дней после аварии стал прикладываться к виски и ворчал, когда горничная медлила или я слишком долго ходил по его поручениям. Он прочитывал множество газет, но, казалось, обращал мало внимания на то, какие там изобретались новости.

Через неделю после аварии, придя утром в его номер, я застал его одетым и полностью готовым к деятельности.

— Как твоя голова?

— Работает нормально. Пульс прекрасный. Прослушивал его сегодня утром на расстоянии. Вот и ты можешь услышать с того места, где стоишь. Пойдем прогуляемся. Я хочу сегодня повидать кое-кого из военной авиации.

Никому и никогда еще не удавалось отговорить Эрнеста от какой-либо из его идей. Либо она надоедала ему, либо он сам отбрасывал ее. Так было и в тот раз, когда он через своих друзей получил разрешение дважды вылететь в воздушные рейды бомбардировщиков "Москито" на оккупированную территорию Франции.

Первый полет он совершил через десять дней после аварии, и, когда он сообщил мне о своей договоренности, на этот счет, я как младший брат постарался отговорить его, ссылаясь на то, что резкая перемена высоты может вызвать у него кровотечение — ему ли, сыну врача, не понимать, что необходимо выждать, пока снимут швы.

— Да брось ты!

— Надо подождать.

— Ждать, пока они перестанут летать в эти рейды? А там столько можно увидеть интересного. Ты ведь знаешь меня. Я вернусь.

Он спустился в холл, сказав, что хочет попросить у горничной какой-нибудь маленький сувенир на удачу. Вернулся он с пробкой от шампанского.