Лилиан Хеллман - Он не из тех, кто прощает... (о Хемингуэе из книги "Незаконченная Женщина")
Впервые я увидела Эрнеста Хемингуэя в Париже, перед своим отъездом в Москву. Правда, я уже была знакома с его будущей женой, Мартой Геллхорн. Мы вместе плыли на боте: я, она и Дороти Паркер с мужем, Аланом Кемпбеллом.
Мы тогда не знали, что Эрнест на ней женится, да и сама она вряд ли была в этом уверена. Марта много времени проводила в гимнастическом зале бота, где, по словам Дороти, все дамы Эрнеста проходили самую важную часть подготовки к супружеской жизни.
Эрнест мне понравился. Впрочем, не существовало такой женщины, которой бы он не понравился, если того хотел и старался добился. Он только что приехал из Испании — шел второй год гражданской войны в этой стране — и проводил отпуск в Париже, прежде чем вернуться в Испанию вместе с Мартой.
На той же неделе я познакомилась с Сарой и Джеральдом Мэрфи, хотя давно о них слышала. Думаю, им было под пятьдесят. Эти удивительные люди действительно были такими оригинальными и стильными, как их описывали. Задолго до того, как я их встретила, Мэрфи со своими тремя детьми перебрались в Европу, чтобы сбежать от богатого и солидного окружения... Джеральд стал интересным художником, однако бросил писать по какой-то весьма возвышенной причине, которую все мне объясняли, — впрочем, сейчас я уже ничего не помню. В Париже и на французской Ривьере, где они проводили леший сезон, Мэрфи были центром блистательного мира писателей и художников, которых привлекала оригинальность стиля этой четы... Супруги оказали влияние на Хемингуэя, Фицджеральда (именно Мэрфи познакомили их на той знаменитой первой встрече, когда Эрнест сказал Фицджеральду, что Зельда безумна), Бенчли, Дороги Паркер, Маклиша, Пикассо, Стравинского, Леже и многих других. Ходили рассказы о квартире в Париже, которую они держали полупустой, чтобы ее можно было заново отделывать каждый месяц или даже перед каждой вечеринкой — причем в ход шел всякий хлам, и никому бы в голову не пришло, что он может так красиво выглядеть; о званых обедах для узкого круга, которые о ни давали в Антибе, — один из них описал Фицджеральд в романе "Ночь нежна"; о замечательных гостях, приходивших на один вечер и остававшихся на все лето.
Мне понравились оба Мэрфи... Незадолго до нашего знакомства они потеряли двух сыновей, и это, несомненно, укрепило связи с их старыми друзьями Хемингуэем и Паркер, которые не любили друг друга, но изо всех сил старались скрыть это от Мэрфи. Однако когда Эрнест и Дотти вместе выпивали, именно Джеральду с его утонченными манерами удавалось удерживать их в рамках приличий — они, пожалуй, делались даже слишком вежливыми друге другом. Наверно, впервые в жизни я видела людей, которые обедали и выпивали вместе и не могли дождаться момента, когда можно будет посплетничать друг о друге. Эрнест всем доверительно сообщал, что Алан Кемпбелл ведет себя по отношению к Дотти так, словно он— импресарио кинозвезды или боксера-профессионала, а Дотти нашептывала, что Эрнест — чертов сноб, и действительно, в его разговорах частенько звучали громкие имена... И почти каждый вечер Дотти пыталась добиться у Эрнеста признания, что он убавил себе несколько лет, или вынуждала Джеральда притвориться, будто он прочел какого-то писателя, выдуманного ею. Все это было весьма остроумно, но я помню ощущение неловкости: мое поколение, пожалуй, было скучнее и определенно не так талантливо, но преданность или разглагольствования о ней снова вошли в моду в период депрессии; а эти четыре удивительных человека (не помню, чтобы Марта Геллхорн присоединилась к нам,—возможно, ее не было в Париже) пришли из другого мира и времени.
Как-то вечером после обеда, когда мы обычно расставались, Кемпбеллы и я под предводительством Эрнеста путешествовали по Парижу — от одного бара к другому, от их старых знакомых в "Клозери де Лила" к злачному месту, где оглушительно играл плохой джаз. Наконец я опьянела, и у меня разболелась голова, так что пришлось передать через официанта записку с пожеланием доброй ночи.
Я спала часа два-три, когда в дверь моего номера в отеле громко постучали. Это был Эрнест с бутылкой шотландского виски и каким-то пакетом. Он был в добром расположении духа, и мы изрядно приложились к его бутылке, беседуя о моей поездке в Испанию, куда я собиралась после Москвы. Был также какой-то разговор о женщинах в его жизни, которого я не поняла, а потом Эрнест бросил на мою кровать пакет.
— Корректура "Иметь и не иметь", — сказал он, — Хочешь почитать? Прямо сейчас?
Дело не в том, что я была тогда так уж молода, — нет, просто мой опыт общения со знаменитыми литераторами был не столь велик, и я совсем забыла, что рассказала ему в тот вечер, как, работая у Ливерайта, стянула экземпляр "В наше время", только что поступивший из типографии, просидела с ним в офисе обеденный перерыв, забыв о назначенной встрече, захватила домой, читала всю ночь, а на следующее утро пришла в офис в восемь часов, запамятовав, что в это время там никого нет — так мне не терпелось поговорить об этой книге, — и бегала взад-вперед по улице, а потом вверх-вниз по лестнице, пока наконец не появились Хорас, Джулиан Месснер и Том Смит.
Итак, я сидела в постели, борясь с похмельем, чрезвычайно довольная и польщенная, что Эрнест принес свою новую книгу на мой суд. Устроившись у окна, он пил, просматривая какой-то журнал, но, главным образом, наблюдая, как я читаю. Мне хотелось, чтобы он ушел, оставив книгу, но когда она мне нравилась, что бывало не всегда, я забывала о нем. А она была хороша, но потом вдруг стала очень странной — как раз перед тем, как я протерла глаза и погасила лампу, поскольку за окном забрезжил рассвет. Я вернулась назад и перечла пару страниц.
— В этой корректуре пропущены страницы.
— Где? — спросил Эрнест.
Он подошел к кровати, и я показала ему место, на мой взгляд странное, — там была нестыковка в сюжете и смысле.
— Ничего не пропущено. Что заставило тебя это сказать?
Голос его изменился: не то чтобы он сделался резким, просто таким тоном говорят с несносным ребенком или назойливым незнакомцем. Даже сейчас, по прошествии многих лет, я все еще слышу этот изменившийся тон. Я попыталась объяснить, почему так считаю, но говорила обрывистыми фразами и совсем смолкла, когда Эрнест поцеловал меня в лоб, забрал корректуру и вышел за дверь. Я была озадачена и обижена, а потом разозлилась. Последовав за ним в холл, я стояла, пристально глядя на него, пока он ждал лифта.
Эрнест подошел ко мне и, притянув к себе, сказал:
—Мне бы хотелось с тобой переспать, но я не могу, так как есть кое-кто еще. Надеюсь, ты понимаешь?
Улыбнувшись, он погладил меня по голове и спустился на лифте, а я была так удивлена, что осталась стоять в холле, хотя еще не поздно было сбежать по лестнице, чтобы сказать... Сказать что? И я пошла будить Дотти, которая жила в соседнем номере. Она долго качала головой, глядя на меня.
— Ты имеешь в виду, что не следовало это читать или не следовало ничего говорить?
— О, кто бы этого не сделал? Откуда тебе было знать, что Макс Перкинс убедил его, что книга слишком длинна, и Эрнест не позволил Максу сокращать и сделал это сам, причем неудачно, а ты попала в точку. Ты же совсем недавно познакомилась с Эрнестом, и тебя не предупредили, бедная девочка, что никому не позволяется думать, будто у него запятая стоит не на месте или эта книга — не самое великое творение из всего, написанного в наше время, хотя это трудно постичь, не так ли, ибо каждая его предыдущая книга была самой великой?
Я сказала:
— А что это он там нес насчет того, что не может со мной переспать? Да кто его просил? Кто, черт побери, вообще о нем думал?
— Это месть, Лилли. Так ему стало легче. И если это все, что он сказал, тебе еще повезло, потому что он не из тех, кто прощает людям.
На следующий день я выехала в Москву.
* * *
Лилиан Хеллман — американский драматург (1905—1984), автор таких известных пьес, как "Лисички" и "Страха на Рейне". В 1969 году была издана ее автобиографическая книга "Незаконченная женщина", в которой представляют интерес воспоминания об Эрнесте Хемингуэе.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"