Линкольн Стеффенс - Воспоминания о Хемингуэе из книги "Автобиография"

Конечно, наиболее обещающим из всех там был Хемингуэй. Он нагрянул ко мне как-то поздним вечером в Лозанне во время мирной конференции, — хотя, может, это было и в Риме, — показал корреспонденцию, якобы поступившую из Греции. Он только что вернулся из Турции, где был свидетелем массового исхода греков, и его телеграмма содержала сжатую, но чрезвычайно яркую и обстоятельную картину того, что он видел, наблюдая скорбный поток голодных, перепуганных изгнанников. Я живо представил себе, что происходило там, И сказал ему об этом.

— Не о том речь, — поправил он меня. — Вы вчитайтесь в текст телеграммы. Вчитайтесь! Чувствуете, какой великолепный язык, а?

И действительно, язык был великолепный. И только позднее, — как я припоминаю, значительно позднее, — он объявил:

— Пришлось бросить корреспондентскую работу. Меня стал слишком уж завораживать язык телеграмм.

В то время я просил его давать мне почитать все его корреспонденции, — именно из-за их наглядности, — забирал отвергнутые рукописи, читал еще неопубликованные рассказы, и все это внушало мне, так же как Гаю Хиккоку и другим журналистам, уверенность в его конечном успехе. Он непременно добьется своего, для этого у него есть все данные. Идешь, бывало, с ним по улице, а он непрерывно то с кем-то боксирует, то будто тащит рыбу из воды, то изображает тореадора — и все его движения безошибочны. В Париже, где к чудакам относятся благожелательно, люди только улыбались, глядя на высокого красивого молодого человека, застывшего в боевой стойке против кого-то невидимого. Он был весел, был сентиментален, но прежде всего, он был трудолюбив. Подобно Синклеру Льюису, подобно моему маленькому сыну Питу, он всегда что-то изображал, воплощался в героя произведения, над которым работал. И еще он всегда был прямолинеен, тверд и честен.

Гай Хиккок как-то сказал мне, что у миссис Хемингуэй скоро будет ребенок. Я поинтересовался, откуда эти сведения? "Видишь ли, — сказал Гай. — Хем сидел у меня в кабинете у окна, когда мы с одним посетителем обсуждали разные противозачаточные средства, и вдруг он вскочил и проворчал: "Какие уж там надежные средства!"

И действительно, в скором времени миссис Хемингуэй шутя произвела на свет великолепного огромного Бэмби Хема, которого до года, а то и больше расстила чудаковатая старая консьержка того самого дома, где они жили, пока родители то катались на лыжах где-нибудь в Альпах, то ездили в Испанию на бой быков, отчасти из-за самого спорта, а отчасти в поисках нужных слов.

Как-то ужиная в китайском ресторане в Париже, Дос Пассос с Хемингуэем вскружили моей жене голову, в один голос уверяя ее, что стать писателем может каждый, "И вы можете, — сказал ей Хемингуэй, подперев щеку левой рукой. — Зверски трудно. Чувствуешь себя как выжатый лимон, из кожи вон лезешь, но, в общем, можно. Любой может. Даже вы, Стеф!" И Дос Пассос вторил ему, правда, с меньшим напором. Отличные ребята оба они! Хемингуэй, услышав однажды мои рассказы, сказал, что хочет написать мою биографию, а потом уже в Нью-Йорке, значительно позже, прочитав главу, где я писал о Теодоре Рузвельте-политике, забраковал ее как "никуда не годную" и выразил сожаление, что написана она не им. Однако тут же объявил: "Вы можете сделать ее как следует, Стеф. Вы же можете писать. Любой человек может. Это чертовски трудно, сам я еще не научился, но научусь!"

Мне кажется, он считал, что, для того чтобы писать, требовались абсолютная честность и упорный труд, меня же самого общение с такими писателями, как Хемингуэй, убедило, что все дело в таланте, а вовсе не в каких-то моральных качествах или умственных способностях. Писатели не так уж часто бывают умны. Талант, видимо, дается человеку, когда какая-то фея взмахнет, не задумываясь, волшебной палочкой не над той колыбелью, над которой нужно.

Джо Дэвидсон, единственный из знакомых мне художников, не закрывал глаз, очутившись в водовороте жизни — такой, какой я знал ее. Другие — и уж во всяком случае молодые американцы в Париже — барахтались в воде, и некоторые чуть не погибли в водовороте войны, но увидели они и почувствовали лишь волну, накрывшую их. Хемингуэй был ранен и достаточно сильно пострадал и физически и морально, однако он никогда не задумывался над тем, кто выпустил на волю силы ада. Всю вину он возлагал на итальянцев.