Марселина Хемингуэй Санфорд - Из книги "В доме у Хемингуэев" (часть 2)

Эрни понравился Канзас-Сити. В своих письмах мне и другим членам семьи, написанных в ту осень, он рассказывал о том, какую радость испытывает, став, наконец-то самым настоящим репортером в самой настоящей газете. Он сообщил нам, что дает репортажи о пожарах, драках, похоронах и о всяких других событиях, недостаточно значительных д ля более опытных репортеров. Эрни многому учился. Писал он нам о своих новых друзьях по газете, многие из них были гораздо старше его. Он познакомился со звездой экрана и прислал мне три страницы восторженных излияний по поводу ее.

Сначала Эрнест поселился у дяди Тайлера и тети Арабеллы Уайт Хемингуэй в их доме на Уолнат-стрит, но скоро снял себе комнату в центре города, поближе к редакции "Стар". Он чувствовал себя достаточно взрослым и не хотел ни от кого зависеть. Мои письма к нему звучали, наверное, очень по-детски, потому что единственное, о чем я могла писать ему, это о том, как течет моя жизнь в Оберлине. По мере того как жизненный опыт, обретаемый Эрнестом, придавал ему все больше уверенности в себе и светскости, я, вместо того, чтобы оставаться старшей сестрой, переходила на положение младшей. Эрнест унаследовал от папы редкий дар легко завязывать дружбу. Он умел находить общий язык с людьми любого возраста, принадлежащими к любому слою общества. Истории из жизни других людей он порой выдавал впоследствии за случаи из собственной жизни. Так, например, в его "Рассказах Ника Адамса" многие сюжеты построены на действительных событиях, происшедших с одним из его приятелей-репортеров.

Но под чувством радости, которое давали Эрнесту новые впечатления и его работа в газете, таилось страстное, непреодолимое желание попасть на войну. Он писал мне, что, стремясь поступить на военную службу, обращался ко всем родам войск, однако и армия, и флот, и морская пехота решительно отвергли его и не потому, что он был несовершеннолетним — ему уже минуло восемнадцать, — а на основании заключения медицинской комиссии, обнаружившей, что он плохо видит одним глазом.

"Мы все унаследовали от мамы дефект в этом глазе, — писал он мне в одном письме. — Но я все равно доберусь до Европы, невзирая ни на какие зрительные изъяны. Не могу допустить, чтобы такой спектакль обошелся без моего участия. Ни одной настоящей войны с тех самых пор, как дед Хемингуэй вел огонь по неприятелю во время битвы за Булл-Ран". То, что дед Хемингуэй служил в Виксберге и никакого участия в битве за Булл-Ран не принимал, никакого значения в глазах Эрнеста не имело. Я разделяла его чувства.

Эрни писал, что решил не поступать в колледж, ему нравилась работа в газете. И вот в начале 1918 года от него пришло письмо, адресованное всей семье. Письмо было ликующее. Эрнест сообщил нам, что его послали проинтервьюировать группу итальянских офицеров, которые приехали в Соединенные Штаты вербовать добровольцев для Санитарной службы Краснбго Креста. Когда он брал у них интервью дня "Стар", выяснилось, что Красный Крест принимает только тех молодых людей, которые были сочтены непригодными для военной службы в рядах американской армии. Они же принимали людей, в общем, здоровых, которые, однако, в физическом отношении не отвечали требованиям, предъявляемым рекрутам в нашей собственной стране.

— А взяли бы вы человека, плохо видящего на один глаз? — спросил он. Итальянцы ответили утвердительно.

Эрнест был в восторге. Наконец-то он обнаружил род войск, где его зрение не было помехой. Наконец-то нашел возможность попасть на войну в Европу! Он тут же записался добровольцем и был назначен в четвертое подразделение Санитарной службы в Италии, а затем позвонил нескольким своим приятелям об открывавшейся возможности — все они были отвергнуты нашей армией или флотом из-за того или иного дефекта.

Энтузиазм Эрни был заразителен. Теодор Брамбак, сын судьи в Канзас-Сити, тоже был зачислен в подразделение Санитарной службы Красного Креста вместе с Эрнестом. Хотел ехать с ними и Чарльз Хопкинс, редактор "Стар" в городе Маскочи в Оклахоме, но оказалось, что он не освобожден от призыва в действующую армию.

Весной 1918 года Эрнест написал нам, что договорился с приятелями, и они приедут вместе с ним в Оук-Парк, откуда все вместе отправятся в последний раз на рыбалку в северные леса. Он писал, что американский Красный Крест пошлет телеграмму на наш адрес с извещением, когда им надлежит прибыть в Нью-Йорк, чтобы погрузиться на отплывающий в Италию пароход. Точную дату отплытия парохода должны были сообщить Красному Кресту за три недели, не позднее, и Эрнест заверил родителей, что после получения телеграммы и до отхода "Конте Гранде" в их распоряжении останется целых семь дней. Папа, мама и мы все были страшно рады, что Эрнест с друзьями приедет в Оук-Парк.

Приехало с Эрнестом человек пять-шесть, и приняли мы их всех очень радушно. Папа сделал много фотографий Эрнеста и его приятелей, он не менее Эрни радовался тому, что сын его добился того, что хотел. Папа впервые рассказал нам, что и сам стремился принять участие в испано-американской войне, но так как был женат и у его жены только что родился первый ребенок, ему не удалось попасть врачом на фронт, как он надеялся. Все же, мне кажется, в душе папа был доволен, что Эрнест попал в нестроевую часть. Сам папа работал в это время в местной медицинской комиссии, занимавшейся освидетельствованием призывников в Оук-Парке.

Эрни и его приятелям не терпелось отправиться на рыбную ловлю. Они переоделись во все старое, собрали свои удочки, ножи и прочее лагерное снаряжение и отбыли к намеченному Эрнестом месту на канадской границе. Там и городка никакого не было, только железнодорожная станция — глухое местечко, где поезда останавливались только по данному сигналу. Приехав на эту станцию, мальчики договорились с единственным ее обитателем — канадским телеграфистом, что как только из нашего дома придет телеграмма с датой отплытия парохода, он немедленно пошлет за ними индейца-посыльного. Папа обещал препроводить телеграмму, как только она будет получена В Оук-Парке.

Но когда телеграмма, наконец, была получена, оказалось, что она задержалась в пути и что пароход должен отплыть уже через несколько дней. Папа срочно телеграфировал канадскому телеграфисту, он понимал, что молодые люди с трудом поспеют на пароход, даже если известие достигнет их без малейшей задержки. Уже потом мы узнали, что индеец-посыльный, не теряя ни минуты, кинулся бежать от железнодорожного пути к месту их стоянки, однако, добежав, узнал, что они перенесли свой лагерь дальше. Когда запыхавшийся посыльный, наконец, нашел их, молодые люди не стали медлить. Сломя голову бежали они к железнодорожной станции, подхватили свои чемоданы, оставленные на хранение, и, грязные, небритые, успели-таки на единственный поезд оттуда за две минуты до его отхода. В Нью-Йорк они прибыли вовремя и благополучно погрузились на пароход. Это было французское судно "Чикаго". 28 мая пароход вышел в море, держа курс на Бордо. В Париж они прибыли в начале июня. И спустя двое суток были в Милане.