Интервью Марты Геллхорн о Эрнесте Хемингуэе
В начале 1970-х годов Марта Геллхорн побывала в Москве, и я познакомился с нею в доме американского журналиста, старожила Москвы, Эдмунда Стивенса. Весь следующий день мы провели фактически вместе и, естественно, о многом беседовали. Резкая, самоуверенная, несколько вульгарная женщина, она, прежде всего, отказалась давать какие-либо интервью о Хемингуэе. Но в конце концов разговорилась. Меня удивила ее неутихшая враждебность к бывшему мужу (ведь с Хэдли Ричардсон и Полин Пфейфер у него до конца жизни сохранились добрые отношения!). Среди прочего она выразила мнение, что он был весьма средним писателем, "пожалуй, ему удавались лишь диалоги". Как журналисту ему не хватало предприимчивости: она не могла его вытащить в "горячие точки". Тут я ее перебил и спросил:
— Как же так, вы ведь как раз вернулись вместе из Испании на Кубу, и он засел за роман "По ком звонит колокол". Причем тут журналистика?
— Да, — сказала она, — он привез меня в Гавану, поначалу мы жили в разных отелях — он, конечно, в "Амбос Мундос". Потом решили купить дом. И это именно я нашла ту финку, куда он потом привез эту пустышку Мэри. Дом долго был без присмотра, протекала крыша, краска на стенах облезла. Когда мы приехали туда, и он увидел все это, то махнул рукой и ушел. Согласился вначале только на аренду. Именно я занялась ремонтом, и дом принял должный вид. Тогда он въехал в него — на готовенькое!
— Ну, вы ведь женщина, и, конечно, со вкусом. А он писал роман и, судя по всему, был не очень силен в эстетике интерьера. Так что, Марта, в этом нет ничего особенного.
— Ладно, это так, к слову. Вскоре после того, как мы переехали на финку, началась война между СССР и Финляндией. Я договорилась с журналом "Кольерс", что они заплатят мне несколько тысяч долларов за репортажи из Финляндии, предложила ему тоже поехать. Он не только не сделал этого, но еще и был недоволен, что я еду. Пытался мне не разрешить! Да только я не из таких, которые спрашивают разрешения!
— Марта, по-моему, совершенно ясно, что он не хотел попасть на эту войну. Да еще на стороне Финляндии, которой правил Маннергейм, столь близкий Гитлеру.
— Ну ладно, об его отношении к СССР я знаю и без вас. Допустим, это была для него "не та война". Ну, а Китай? Я его и туда звала, он опять не поехал.
— Но он же писал роман, может быть, лучший в его жизни. Он давно стал писателем. Зачем же было бросать роман и кидаться в журналистику? Почему вы хотели подчинить его своим интересам?
— Черта с два его подчинишь! Но вы не очень-то его идеализируйте. Он имел "имидж" храброго человека. Но вот в Испании мы были вместе, и я вам скажу! Я была храбрее его. Помню, надо было перебежать из окопа в окоп. Я это сделала сразу, а он дождался затишья. Он был трус, вот что я вам скажу! Хотите верьте, хотите нет, мне наплевать.
— Смотря как понимать храбрость. Уж раз мы говорим вполне откровенно, по-моему, глупо вылезать без особой необходимости из окопа как раз во время обстрела, а не переждать его.
Мы, конечно, не убедили друг друга, но разговор был интересным. Я тогда всерьез занимался жизнью и творчеством писателя, и Марта Геллхорн волей-неволей помогла мне.
И снова я должен вернуться к книге Н. Фуэнтеса, ибо в приложении к ней есть материал, дополняющий нашу беседу с Мартой. Оказывается, Хемингуэй в разговоре с кубинским коммунистом Николау (через которого передавал деньги в фонд партии) высказался о своем непонимании смысла советско-финской войны, но был удовлетворен разъяснениями Николау и просил его объяснить все это и Марте, которая не желала слушать Эрнеста.
Что же касается мужества или трусости, то стоит вновь вспомнить Ф. Янга, который писал и о "комплексе страха", который постоянно толкал Хемингуэя на отчаянно-храбрые поступки, ибо он хотел преодолеть этот комплекс. Все это представляется псевдонаучной игрой в слова.
Выдержки из писем Хемингуэя к Мэри с полей сражений в Арденнах после высадки союзников в Нормандии свидетельствуют о другом: "Мы здесь живем — и я сейчас такой бесстрашный, что сам себе поражаюсь — что мы должны идти в этот театр марионеток, где все мы вместе уже привыкли бояться"; "Ты знаешь, как бывает, когда душа уходит в пятки, а это одна из самых жестоких драк из всех, из всех, из всех"; "Чертовски озабочен тем, чтобы не быть убитым. Из-за моей любви к тебе, Пикл, из-за того, что уже виден конец моей поездки, которую я считаю делом чести. Эта мысль беспокоит меня, как никогда раньше".
Итак, комплексы ни при чем. Нормальные ощущения, мысли и поступки храброго человека. Напомним, что до Парижа было несколько часов езды. Некоторые его коллеги, даже не являясь, как он, известными писателями, предпочли туда и вернуться, поняв, что Арденны — это вовсе не прогулка. Хемингуэй же при своем статусе "частного" журналиста мог в любой момент тоже уехать из того ада, в который превратились арденнские леса, — никто бы его за это не осудил.
Вы понимаете теперь, почему выпады Марты Геллхорн, как и "психологизмы" Ф. Янга, не убедили меня тогда и тем более не убеждают сейчас, после знакомства с документами, содержащимися в книге Н. Фуэнтеса "Хемингуэй на Кубе".
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"