Мэри Уэлш Хемингуэй "Как это было" (часть 6)

Мэри Уэлш Хемингуэй: «С тех пор, как Эрнест вернулся на Кубу, он писал мне в Нью-Йорк или Чикаго почти каждый день. Многие письма затерялись, но те, что были помечены апрелем 1945 года, по каким-то причинам остались у меня. Он писал: «Прошел месяц и три дня, как видел тебя последний раз, во мне растет ощущение, что прохожу через чистилище и преддверие ада и все другие остановки по требованию... Вчера в поселке состоялся праздник — звучала чудесная музыка... Множество фейерверков и общее веселье... Но скучаю по тебе, как будто сердце мое вырезали одной из тех штук, которыми удаляют сердцевину яблока... Не знаю, как переживу еще две недели. Нетерпение — да я просто в отчаянии». Его поведение, вызывавшее у меня недоумение, он попытался объяснить. «Знаешь, это как аллергия у некоторых... Но им никто не говорит: послушайте, одумайтесь, бросьте вы свою аллергию»...

Он убрал на территории Финки все последствия ужасного урагана и посадил эвкалипты вокруг бассейна, чтобы затенить его... Плотник Панчо сделал по его заказу деревянные подносы, которые плавали в бассейне с поставленными на них большими стаканами с прохладительными напитками — когда мы купались, они всегда были под рукой... Он планировал не только наше кубинское пребывание. «Самолеты теперь позволяют за девять часов, а то и меньше, оказаться в Париже. Можем обзавестись, помимо этого места, квартиркой на парижской набережной и чем-нибудь в Кении, и со всех концов света до них будет рукой подать...»

Наконец, наступил июнь. Я вылетела в Майами, оттуда Эрнест взял мне билет на самолет в Гавану... Я помню королевские пальмы, столпившиеся группами в долинах между зелеными холмами, через которые мы добирались до Финки-Вихии... Миновав деревянные ворота, проехали мимо алых цветов на клумбах, преодолели небольшой подъем, дорога сделала мягкий изгиб, и мы оказались на стоянке, от которой к дому шел внушительный ряд ступенек, выложенных из огромных старых камней. Здание, казалось, выходило из стен и спускалось вам навстречу. Крыша и выступающая терраса — все в цветах, и воздух напоен ароматами растений... «Вот и развалины», — сказал Эрнест. Полуденное солнце освещало дом — оттого через открытые двери и окна он выглядел ярко и очень уютно. Поднимаясь по ступенькам, я подумала, что неважно, как он выглядит внутри, и правильно сделала. Вытянутая гостиная с розовым потолком была похожа на комнату ожидания в похоронном бюро. Примыкающая к гостиной столовая — аскетически пуста, не считая обеденного стола со стульями... «Если хочешь, можешь жить в маленьком доме, — сказал Эрнест. — В нем обычно находятся дети, но к твоему приезду там все подготовлено». Он держался очень вежливо, соблюдая дистанцию. «Как ты хочешь». Он открыл дверь в наполненную солнечным светом большую голубую комнату, где была огромная кровать, огромный письменный стол, огромных размеров комод и большой туалетный столик. Почти ничто не напоминало о Марте Геллхорн, прежней обитательнице этой комнаты... Потом Эрнест повел меня на экскурсию, в которой нас сопровождал его любимый кот Буаз, черный с белым, длинный и тощий, уроженец Кохимара, рыбацкой пристани, где Эрнест держал «Пилар». Эрнест представил нас с котом друг другу, и, к моему удивлению, мы сразу подружились: пока спускались к бассейну, Буаз постоянно вертелся под ногами. «Странно, — сказал Эрнест. — Вообще он женщин не выносит. По желанию прежней хозяйки его кастрировали».

Бассейн, большой и глубокий, выглядел очень аппетитным, и я вспомнила, что искупаться на открытом воздухе не удавалось с 1940 года... Эрнест жаловался на ураган, который обрушился на Кубу осенью. «Теперь все выглядит так голо. Пустынно и сухо. Но вырастет опять, вот увидишь. Тебе понравится». Разговаривал он как агент по продаже недвижимости и обращался ко мне почти официально. «По-моему, тут так все бурно растет», — сказала я. Когда мы шли назад по дорожке, ведущей к дому, и Буаз, счастливый по- кошачьи, то затаивался, то бросался яростно на воображаемые им и подстерегавшие нас опасности, Эрнест показал хрупкое деревцо с молодыми зелеными побегами, робко притулившимися на сплетенных в легкие кружева ветвях. «Это тамаринд, — сказал он, и в голосе его исчезла натянутость. — Экзотическое растение. Романтичное название, правда?» Но я тоже еще не могла расслабиться. «Немного романтики нам не помешает», — грубовато ответила я. Лицо Эрнеста застыло, как будто его ударили. И я прикусила язык».