Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Скотт Фицджеральд. Отрывки из писем (о Хемингуэе)

М. Перкинсу Сен-Рафаэль, Франция [Ок. 10 октября 1924 г.]

Дорогой Макс, поступления от продажи лучше, чем я предполагал. Пишу вам для того, чтобы сообщить, что существует на свете молодой человек, которого зовут Эрнест Хемингуэй, он живет в Париже (хотя он и американец), пишет для «Трансатлантик ревью» и в будущем станет знаменитостью. Эзра Паунд пристроил где-то в Париже, кажется в «Эготист пресс» или что-то в этом роде, сборник его коротких зарисовок. Книжки у меня с собой сейчас нет, но поверьте, она необыкновенная, и я немедленно примусь разыскивать ее автора. Это что-то настоящее.

Фицджеральду от Перкинса 24 февраля 1925 г.

Теперь о Хемингуэе. Я наконец раздобыл «В наше время», эта книга оказывает просто пугающее воздействие своими краткими эпизодами, написанными лаконично, сильно и живо. Мне кажется, это удивительно полное и страшное изображение атмосферы нашего времени, как его воспринимает Хемингуэй. Я ему написал с просьбой сообщить нам о своих планах и, если возможно, прислать рукопись, но, должен сказать, не очень надеюсь, что письмо дойдет — даже его книгу удалось разыскать лишь с величайшим трудом. Не знаете ли вы его адреса?

М. Перкинсу Капри [Ок. 12 марта 1925 г.]

С Хемингуэем, несомненно, можно связаться через «Трансатлантик ревью». Я его разыщу, когда мы вернемся в Париж…

Эдмунду Уилсону Париж [Весна 1925 г.]

Видел Хемингуэя. Завтра он ведет меня к Гертруде Стайн. Американцев здесь видимо-невидимо, большинство из них — бывшие друзья, и мы только и делаем, что увиливаем от встреч с ними, хотя некоторых не прочь были бы повидать — просто Зельда только сейчас начинает выздоравливать, а мне нужно работать; они же заняты в основном перемыванием костей нью-йоркским знаменитостям. Мне нравится Франция. У нас чудесная квартира — до января. Но меня тошнит от здешних американцев: за полмесяца они мне изрядно надоели, эти нелепые, назойливые женщины и девицы, которые все без исключения убеждены, что ты к ним неравнодушен, все читали Джеймса Джойса (во всяком случае, так говорят) и все, как одна, без ума от Менкена. Не думаю, что мы хуже остальных, но общение с другими нациями всегда выявляет наши худшие качества. И если современные американки подражают моим героиням, значит, я сослужил им дурную службу.

Гертруде Стайн [Париж] Июнь 1925 г.

Дорогая мисс Гертруда Стайн!

Благодарю вас. В вашем письме не было ни одной «сомнительной похвалы», и оно все — «отрада». Большое спасибо. Мы с женой считаем вас очень милой, очень любезной, очень доброжелательной дамой с того самого момента, как вы в поисках своей машины прошли мимо нас по улице — спросите Хемингуэя, мы ему так тогда и сказали. Вскоре после этого мы с Хемингуэем ездили в Лион за моей машиной и чудесно прокатились по Бургундии. Он изумительный человек — самой высокой пробы.

Г. Л. Менкену [Париж] [Осень 1925 г.]

Здесь целая колония американских литераторов (толпящихся вокруг Паунда). Все это старьевщики, исключение составляют Хемингуэй и еще несколько человек, которые думают и работают гораздо больше, чем их молодые нью-йоркские собратья.

М. Перкинсу Париж [Ок. 30 декабря 1925 г.]

Книжка Хемингуэя (не роман, а другая) — это маленькая, в 28 000 слов сатира на Шервуда Андерсона и его подражателей, она называется «Вешние воды». Я от нее в восторге, но уверен, что популярности она не завоюет, и «Лайврайт» от нее отказался — они ведь носятся с Андерсоном, в то время как книжка воспринимается чуть ли не как злая пародия на него. Видите ли, я согласен с Эрнестом в том, что две последние книги Андерсона произвели ужасающее впечатление на всех, кто его любил, потому что они неестественные, безвкусные, злобные и вообще никуда не годятся. Хемингуэй полагает, но не до конца еще уверен, что отказ «Лайврайта» [издательство "Бони энд Лаврайт" , с которым был связан контрактом начинающий Хемингуэй] освобождает его от обязательства отдать им три свои ближайшие книги, как это предусмотрено его письмом. В таком случае он, наверное, отдаст вам свой роман (при условии, что вы сначала напечатаете сатирическую повесть — тиражом, думаю, в 1000 экземпляров); роман он в настоящее время правит, уехав для этого в Австрию. Из «Хэркорта» [издательство Хэркот, Брейс] только что написали Луи Бромфилду, что они готовы выпустить сатиру, чтобы заполучить роман (строго конфиденциальная информация!), и, кроме того, за ним охотится «Кнопф» [издательство Хелфред Кнопф] через посредничество Аспинуолла Брэдли [известный в ту пору литературный агент].

Оба мы с ним ужасно стеснены, и он ждет не дождется, когда наконец выяснится, насколько он зависит от «Лайврайта». Если он станет свободным, я почти уверен, что смогу для вас перехватить сатирическую повесть, а вы тогда можете сразу же подписать с ним договор на роман. Кроме того, он очень хочет напечататься у вас в журнале — помните тот рассказ, который я вам послал? — другой он отдал за 40 долларов «настоящему» литературному журналу под названием «Зис куортер», приведя меня в ужас.

Он категорически не отдаст роман, если сначала не будет напечатана сатира. Уже и раньше он стремился перейти к вам, и удерживала его только мысль, что «Хэркорт» будет не столь консервативен по части довольно рискованных сцен, которые у него бывают. Вот его адрес: отель «Таубе», Шрунс, Австрия (ни в коем случае не давайте ему понять, что вы с моей помощью в курсе его переговоров с «Лайврайтом» и «Хэркортом»).

Как только дела у него прояснятся, я вас поставлю в известность. Следует послать ему телеграмму, которая убедила бы, что вы даже более в нем заинтересованы, чем «Хэркорт». А знаете, ваше письмо опоздало всего на две недели, не то «В наше время» можно было бы получить. Разумеется, на рынке эта книга не пошла, но роман, думаю, будет событием: в нем есть все, чего не хватает Тому Бойду, Э. Э. Каммингсу и Биггсу.

М. Перкинсу Жуан-ле-Пен, Приморские Альпы [Ок. 15 марта 1926 г.]

Рад, что вы заполучили Хемингуэя. Я его видел в Париже сразу по возвращении; он убежден, что вы великий человек. Я вам принес две удачи (Ринг и Том Бойд) и две неудачи (Биггс и Вудворд Бойд), ну что ж, от Эрнеста теперь зависит, окажусь я для вас подмогой или помехой.

М. Перкинсу Балтимор [Ок. 30 апреля 1932 г.]

Мне вообще кажется, что в последнее время у нас плохо с критикой: мы только и знаем, что совершать открытия, хотя на одного Хемингуэя приходится десяток каллаганов и колдуэллов (с моей точки зрения, ничтожных); похоже, мы произвели на свет особую породу смолоду избалованных гениев из числа тех, кто лучше стал бы толковым рабочим. Не скажу, что я так уж об этом сокрушаюсь, ведь за последние пять лет были открыты Эрнест, Том Вулф и Фолкнер, и их одних было бы достаточно, чтобы не считать эти годы пустыми…

М. Перкинсу Балтимор 4 марта 1934 г.

Как-то я сказал Хемингуэю, что если вспомнить притчу о черепахе и зайце, то вопреки распространенным представлениям черепахой надо бы назвать не его, а меня; главное различие между нами в том, что все, чего я когда бы то ни было достигал, приходило в результате упорной и изнурительной борьбы, а в Эрнесте есть искра гения, и поэтому-то он с такой легкостью делает вещи необыкновенные. Я же не знаю, что такое легкость. С легкостью я могу писать только дрянь, и, посвяти я себя этому занятию, моя жизнь шла бы гладко. Дрянь писать я умею.

Джону Пилу Бишопу 7 апреля 1934 г.

Главное же, что я хочу сказать, вот в чем: в книге повсюду возникли ситуации, когда я мог бы усилить драматизм сцены, но я сознательно от этого воздерживался; материал был настолько хватающий за душу и заряженный изнутри, что я не хотел подвергать читателя одному нервному шоку за другим; ведь этот роман не может не стать близким всем людям моего поколения, которые его прочтут.

И наоборот, когда в поле моего зрения оказывались такие чуждые большинству из нас фигуры, как бутлеггер и проходимец, я не боялся заострять некоторые сцены до того, что они начинали звучать мелодрамой; мне бы хотелось, чтобы и ты воспользовался в своем романе этим рецептом, хорош он или плох. Мне в прошлом оказывали большую помощь такие советы от собратьев по перу; кажется, это Эрнест Хемингуэй как-то в разговоре заметил, что бывают случаи, когда для драматизма концовки лучше всего подходит описание умирающей осени; если не ошибаюсь, этот принцип мы оба усвоили от Конрада.

Г. Л. Менкену Балтимор, Мэриленд 23 апреля 1934 г.

Я не стал бы утруждать тебя чтением еще одного письма как раз в то время, когда ты наконец-то разделался с грудой накопившейся корреспонденции, но мне необходимо, чтобы ты знал: каждая часть книги, за исключением первой, была написана с определенной целью. Первая часть, романтическая интродукция, оказалась чересчур растянутой и отягощенной подробностями, потому что она писалась в течение многих лет без единого плана, но все остальное в книге подчинено определенной идее, и если бы мне пришлось завтра начать писать ее заново, то я действовал бы точно так же независимо от того, удалась книга или нет. Знаешь, чего не понимает большинство критиков (а они вообще ничего не понимают) ? Того, что тему «умирающей осени» я ввел совершенно намеренно, что она не результат истощения жизненных сил, а часть задуманного плана.

Этот трюк, который придумали мы с Хемингуэем (возможно, под влиянием конрадовского предисловия к «Негру»), был величайшим «кредо» моей жизни с тех пор, как я понял, что буду художником, а не бизнесменом. Я предпочитаю оставить свой след в людских душах (даже если он будет размером с пятак) тому, чтобы считаться просто хорошим отцом и мужем, кормильцем семьи. Я даже согласился бы жить в безвестности, как Рембо, если бы не сомневался, что достиг этой цели. Сам знаешь, для того, кто хоть раз испытал могучее притяжение искусства, уже ничто в целом свете не заменит счастья творчества.

Джону О’Харе Эшвилл, Северная Каролина 25 июля 1936 г.

В своем письме ты процитировал самый загадочный из тех гениальных советов, которые я щедро раздаю окружающим. А они примерно такие же, как те, которыми мы в свое время без всякого толка перебрасывались с Эрнестом, впрочем, иногда, выслушав меня, Эрнест размякал. Я говорил: давай до сих пор все вырежем. Потом, собирая разрозненные страницы, он часто не находил тех кусков, которые я предлагал вырезать, и публиковал книгу без них, а мы радовались, какие мы молодцы, что все повырезали. (Не принимай это за чистую монету, я не хотел бы участвовать в создании очередной легенды о Хемингуэе, но, наверное, один писатель другому может помочь только так.) Несколько лет спустя, когда Эрнест писал «Прощай, оружие!», он не знал, какой придумать конец, и приставал ко многим своим знакомым насчет вариантов. Я из кожи вон лез — тоже что-то придумывал, — и в результате у Эрнеста возникла идея, что книги нужно заканчивать совсем не так, как это делалось прежде, а я позднее решил, что он прав, и поэтому «Ночь нежна» кончается у меня постепенным угасанием, а не стаккато. Но, по-моему, мы с тобой об этом уже говорили, я даже вижу твое большое ухо, внимающее моим речам.

Фицджеральду от Перкинса 1 сентября 1938 г.

Дорогой Скотт, на днях видел Хэролда Обера, который мне все о вас рассказал… Позавчера на нашем небосклоне молнией промелькнул Хем, который опять уезжает во Францию. Он твердо намерен хотя бы еще разок взглянуть на Испанию, но едет главным образом работать. Жаль, что я не могу поговорить о нем с вами; он со мною обсуждал свой новый замысел, и я всячески старался его поощрить, но потом меня начали одолевать сомнения насчет того, что план этот верен. Впрочем, он мне в целом кажется интересным. Мне бы просто хотелось переговорить с кем-то, кто понимает толк в таких вещах. После долгих проволочек и переделок, преследовавших главным образом цель сделать все так, как хотелось Хемингуэю, мы выпускаем книгу, называющуюся «Пятая колонна» и первые сорок девять рассказов«. В ней будет пьеса («Пятая колонна»), четыре новых рассказа и все рассказы из прежних книг, так что получается большой том. Пьесу даем так, словно это еще один рассказ, и она в этом окружении хорошо читается. Если ее потом поставят, мы отдельной книжкой напечатаем сценический вариант, на который будет спрос. А здесь она выглядит как обычный рассказ. Есть хорошо написанное предисловие. Один из четырех новых рассказов — «Снега Килиманджаро», и вы в нем не упоминаетесь. Кстати, антология О’Брайена, где вы упомянуты, никакого отношения к нам не имела, я даже не знал, что там идут «Снега», пока не увидел книгу. Хем выглядит лучше и настроен бодрее, чем за все последние годы; к счастью, обошлось без такой толпы, какая за ним обычно следует, — вечно на нем висят эти проходимцы из «Эсквайра», и спокойно с ним поговорить оказывается трудным делом. На этот раз удалось. Кажется, домашние его дела так или иначе устраиваются, но Испания его захватила, и он совершенно не мог работать, потому что его все время просили принять участие то в одном, то в другом начинании. Коммунисты, похоже, считают его теперь своим и по любому поводу обращаются к нему с разными просьбами.

Читайте также переписку Хемингуэя с Фицджеральдом в разделе письма