Хемингуэй в Москве
На Финке Вихии, помимо паспорта в красной обложке, которым Хемингуэй пользовался во время гражданской войны в Испании, хранятся около 200 фотоснимков размером с почтовую открытку, сделанных в ходе съемок фильма "Испанская земля". Здесь есть также коллекция фотографий, снятых камерой Роберта Капы. На одних изображены Лукач и его штаб, на других — Хемингуэй с Людвигом Ренном — люди, уже ушедшие из жизни.
Как-то раз Эррера Сотолонго просматривал фотографии. "Хм, штаб Лукача..." Его внимание привлек один из снимков, где на какой-то дороге рядом с Хемингуэем стоит человек небольшого роста. "Да ведь это Алеша, адъютант Лукача!" — воскликнул Эррера Сотолонго.
Спустя сорок лет после того, как была сделана эта фотография, 15 декабря 1976 года, в двенадцатиградусный мороз, автор этой книги приехал в одну из московских квартир. Дверь ему открыл невысокий, энергичный, еще достаточно крепкий мужчина. О свидании с этим 71-летним человеком автор условился заранее.
Уже в начале встречи Алексей Эйснер, невысокий человек с фотографии, был дважды приятно удивлен: он получил письмо и привет от своего старого товарища Эрреры Сотолонго, а затем выказал заметное волнение при виде фотографии, где он снят вместе с Эрнестом Хемингуэем. Оригинал этой фотографии, как уже было сказано, находится в музее Хемингуэя.
"У Хемингуэя ко времени нашей встречи я прочитал только "Фиесту", — сказал мне Алексей Эйснер. — Я почувствовал, что у этого человека есть дар, и этот дар был определенно литературного свойства". В первые дни января или февраля Михаил Кольцов, а может быть, и Эррера Сотолонго, вспоминает Алексей Эйснер, привез Хемингуэя в штаб XII бригады. Сам Алексей в то время был адъютантом у генерала Лукача. Когда писателя представили командиру бригады, Лукач, хорошо знавший "Прощай, оружие!", пришел в неописуемый восторг. С этого момента Хемингуэя, приезжавшего в бригаду, встречали как почетного гостя. "Однако для меня, — замечает Алексей Эйснер, — он был всего лишь одним из наших товарищей. Круглолицый, с маленькими глазками за стеклами старомодных очков, он скорее напоминал потерявшего форму спортсмена. Его добротная, американского производства одежда была постоянно перепачкана грязью — тогда там все так ходили — и поэтому казалась старой и поношенной. И конечно, неизменная фляга с виски. Прикладывался он к ней довольно часто, но это никак не отражалось на его состоянии, что меня радовало. В штабе бригады гостей встречали очень радушно, предлагали подкрепиться, а Хемингуэю еще и заправляли бензином его машину. Лукач, кроме венгерского языка, знал русский и немецкий. Эрнест Хемингуэй, помимо родного английского, говорил по-французски, по-итальянски и по-испански. Я переводил с французского на русский. Лукач очень переживал из-за того, что из книг Хемингуэя он читал только "Прощай, оружие!".
Алексея поражало то, что поведение Хемингуэя "никак не соответствовало его положению уже в те времена всемирно известного писателя". Он никогда не говорил ни о литературе, ни об искусстве и чувствовал себя ужасно неловко, когда начинались подобные разговоры. Этот здоровяк, по словам Алексея Эйснера, даже краснел, если кто-нибудь из боевых товарищей заводил речь о том, что он тоже с интересом прочитал "Прощай, оружие!". Хемингуэя это раздражало, потому что подобные темы, по его мнению, не годились для беседы в боевой обстановке.
В таких случаях реакция писателя была довольно неожиданной, хотя, конечно, в глубине души он сознавал, что занимался очень нужным делом. Алексей Эйснер понял это позже, а тогда он просто видел, что перед ним находится человек, который знает, что такое война, и ведет себя как заправский солдат.
Алексей Эйснер считает, что у Хемингуэя не было разрешения бывать в расположении действующих войск. И только благодаря сотрудничеству с Ивенсом и Ферно, делавшими ленту "Испанская земля", писателю удалось попасть на фронт. Он переносил аппаратуру и вообще исполнял обязанности помощника режиссера и оператора. С ними он мог попасть в любое место. Алексей Эйснер сожалеет, что Хемингуэй ничего об этом не написал, и рассказывает, что в штабе их бригады он всегда был желанным гостем. А его дружбу с Реглером и Хейльбруном и его интерес к Лукачу легко объяснить: Хемингуэя занимала проблема писателя, принимающего активное участие в событиях.
По мнению Алексея Эйснера, Лукачу не удалось стать хорошим писателем. Обстоятельства не позволили. Он начинал забывать венгерский язык, но писал именно на венгерском и сам переводил на русский язык. "На плохой русский", — замечает Эйснер.
Хемингуэй с интересом наблюдал за генералом Лукачем, а в штабе бригады все с любовью относились к писателю, все, кроме Рандольфо Паччарди. Капитан республиканской армии, итальянец Паччарди был близок к анархистам и высказывался в довольно националистическом духе. Он не мог простить Хемингуэю его нелицеприятные оценки сражения у Капоретто. В начале января 1937 года в бригаде устроили банкет по случаю первой победы молодой республиканской армии. Республиканские части выбили франкистов из трех деревень, Альмадронес, Алькора и Мирабуэна. Героем дня стал Паччарди, взявший в плен командира франкистского батальона. Молодую жену командира батальона Паччарди, слывший человеком галантным, повез на своем автомобиле в Мадрид. По дороге в машину попал артиллерийский снаряд, и в живых остался только Паччарди.
Эрнест Хемингуэй, продолжает рассказ Алексей Эйснер, приехал на банкет с Мартой Геллхорн. Паччарди, увидев Марту, шепнул Альбино Марбину, тоже итальянцу, чтобы он сел рядом с американцем и отвлек его. Паччарди был красивым мужчиной и сумел увлечь Марту. Она изъявила желание уехать, а Эрнест Хемингуэй хотел остаться. Тогда Паччарди предложил Марте свою машину. Он сам отвез ее в Мадрид, расположенный в 50 километрах, и вернулся через два часа. Эрнест Хемингуэй продолжал веселиться. Позже Паччарди поведал своим друзьям, что ничего тогда не добился. Хемингуэй не забыл "капоретто", устроенное ему Мартой Геллхорн. В повести "За рекой, в тени деревьев" писатель отозвался о Паччарди с убийственным сарказмом. А может быть, он думал, что приключение у Марты все же состоялось.
Вспомним, что говорится о Паччарди в повести "За рекой, в тени деревьев": "Это была любимая шутка у них с барменом: досточтимый Паччарди занимал пост министра обороны Итальянской республики. Ему было столько же лет, сколько полковнику, он храбро сражался в первую мировую войну, воевал в Испании, где был командиром батальона, и полковник познакомился с ним, будучи сам военным наблюдателем. Серьезность, с какой министр обороны относился к своим обязанностям в этой неспособной к обороне стране, смешила и полковника и бармена. Оба они были людьми практичными, и мысль о досточтимом Паччарди — защитнике Итальянской республики — их очень забавляла".
"В последний раз мы встретились с Хемингуэем, — вспоминает Алексей Эйснер, — уже после похорон Лукача. Я получил десять дней отпуска. На одной из улиц Валенсии я встретил идущего мне навстречу Хемингуэя. Мы обнялись. У испанцев не принято целоваться при встрече. "Смерть Лукача — это огромное несчастье", — сказал мне Хемингуэй. Он отозвался о нем как о герое и сказал слова, которые я помню до сих пор: "Смерть на войне плохо организована". Я спросил его о планах на будущее, и он ответил: "Еду в Америку и не знаю, вернусь ли обратно". Он, конечно, вернулся.
Когда прощаются два солдата — это всегда очень грустно. Хемингуэй не вынимал рук из карманов куртки и ковырял землю носком ботинка. "Приезжай повидать меня. Я женат на миллионерше, и у меня есть дом во Флориде", — сказал он мне. Затем вынул из кармана чековую книжку, заполнил чек и протянул его мне. Чек был выписан на Французский банк в Париже. Хемингуэй проставил дату и расписался, предоставив мне возможность самому вписать нужную мне сумму. На обороте он записал свой адрес во Флориде. Мы снова обнялись. "Прощай, друг. Удачи". Все это было очень грустно".
При таких обстоятельствах Алексей Эйснер в последний раз видел Эрнеста Хемингуэя, но лучше этой встречи не было бы совсем. Хемингуэй выписал чек на предъявителя — вдруг он понадобится Алексею. Это означало, помимо всего прочего, что оба молча признавали свою причастность к делу, потерпевшему неудачу в той войне. Хемингуэй пригласил Эйснера посетить его в Нью-Йорке или в Ки-Уэсте. К счастью Эйснера, никто не узнал об этом приглашении.
Алексей Эйснер вернулся в СССР в январе 1940 года, спустя несколько месяцев после начала мировой войны. Чуть позже, в апреле, у него дома во время обыска был найден чек на предъявителя, подписанный Хемингуэем. Чек на предъявителя, подписанный иностранцем. Эйснера отправили в Сибирь. В августе 1956 года Алексей Эйснер был реабилитирован. Он вернулся в Москву уже зрелым, но еще не старым человеком. В возрасте 57 лет он встретил женщину, чье имя Инесса — напоминало ему об Испании. Они поженились, и у них родился сын, названный Дмитрием. Алексей Эйснер взялся за перо и в 1968 году опубликовал свои воспоминания о войне в Испании.
Алексей Эйснер вспоминал свою первую встречу с Лукачем. Рассказывал он об этом скупым и четким языком военного. Среди разных имен Эйснер назвал также человека, о котором Хемингуэй отзывался особенно резко, — француза Андре Марти. Речь шла о том времени, когда формировались XI и XII (в действительности первая и вторая) Интернациональные бригады, причем они были созданы буквально одна за другой: 5 ноября 1936 года XI бригада (большинство ее бойцов, по словам Хемингуэя, были коммунисты, да и ребята они были чересчур серьезные для того, чтобы находиться среди них слишком долго) и 10 ноября XII бригада. Эта часть состояла в основном из итальянских антифашистов, предложивших присвоить бригаде имя Гарибальди. 13 ноября бойцы бригады приняли свой первый бой. Алексей Эйснер командовал отделением из 13 человек, вооруженных испанскими винтовками. Вот что он рассказывает о тех днях: "Никто не шелохнулся на плацу казарменного городка в Альбасете, когда Андре Марти сказал, что все мы без какой-либо подготовки немедленно пойдем в бой. "Ничего иного я и не ждал от вас! — раздался голос Марти. Он выпрямился и торжественно поднес кулак к берету. — С этого мгновения каждый из вас добровольно возложил на себя тяжкие латы воинской дисциплины! Поддерживать ее — и твердой рукой! — будет ваш командир бригады. Им назначен венгерский революционер генерал Поль... генерал Пауль Лукач", — поправился Марти.
Из стоявшей позади него группы штабных выступил небольшого роста плотный человек, очень хорошо, даже щеголевато одетый. На нем был тщательно выглаженный охотничий костюм и спортивные ботинки, недоставало только тирольской шляпы, чтобы довершить сходство с австрийским помещиком, собравшимся пострелять фазанов. Несмотря на свою франтоватость, этот венгерский военачальник вызывал невольное уважение: не так уж часто приходилось встречать революционеров среди генералов или генералов среди революционеров.
Начал он с того, что считает величайшей для себя честью вступить в командование Второй интернациональной бригадой, которая в испанской республиканской армии будет именоваться Двенадцатой. В нее пока входят три батальона: первый батальон Тельмана, сформированный на прочной базе центурии, уже прославившейся под тем же дорогим именем; в этот батальон, кроме трех немецких рот, включены одна балканская и одна польская; второй батальон, итальянский, принял имя национального героя Италии, всемирно известного борца за свободу Джузеппе Гарибальди; третий батальон, франко-бельгийский, просил присвоить ему имя выдающегося деятеля французского и международного рабочего движения, нашего руководителя Андре Марти. В ближайшие дни к бригаде должны присоединиться артиллерийская батарея, ожидающая в данный момент укомплектования материальной частью, и формирующийся эскадрон кавалерии...
"Комиссаром вашей бригады назначен Луиджи Галло (Луиджи Лонго, позднее руководитель Итальянской коммунистической партии. — Прим. авт.), член Центрального комитета итальянского Союза коммунистической молодежи", — добавил Андре Марти.
Из-за его плеча выдвинулся очень худой, не худой даже, а какой-то весь узкий брюнет с подвижническим, небритым и болезненно-бледным лицом; над большим лбом дыбились зачесанные назад непослушные жесткие волосы; глаза были посажены так глубоко, что издали виднелись лишь две черные впадины. Несмотря на ту же, что на Марти, темно-синюю форму, перетянутую ремнями, соединение аскетической худобы с сосредоточенно-серьезным лицом делало комиссара бригады удивительно похожим на сбросившего сутану аббата" {Эйснер А. Двенадцатая интернациональная. — "Новый мир", 1968, № 6, с. 110-111.}.
Смерть настигла Мате Залку во время подготовки наступления на Уэску. К тому времени бригада под его командованием прошла большой боевой путь. В январе 1937 года она воевала у Махадаонды и на Хараме, в феврале защищала подходы к мостам Арганда и Пиндоке, а в марте участвовала в сражении под Гвадалахарой.
Гибель Лукача и Вернера Хейльбруна совпала с окончанием одного из периодов работы Хемингуэя в Испании. Когда машина Лукача, "форд" 36-го года, угодила на арагонском шоссе под артиллерийский обстрел, Хемингуэй находился далеко от места трагедии. Несмотря на то что на отдельных участках дороги была установлена маскировочная сетка, фашисты продолжали вести огонь по шоссе, и один из снарядов разорвался рядом с автомобилем Лукача. Сердце выдающегося военачальника перестало биться 11 июня 1937 года. Эррера Сотолонго подписал свидетельство о смерти и забальзамировал тело. Похороны состоялись через три дня в Валенсии. Телеграмма с соболезнованием, присланная Сталиным, стала высшим выражением посмертных почестей и свидетельством уважения, которым пользовался при жизни генерал Лукач.
Над арагонским шоссе воистину витало проклятье. Несколькими днями раньше при похожих обстоятельствах здесь нашел свою смерть шофер Вернера Хейльбруна. Различие заключалось лишь в том, что его машина была атакована самолетами. Хемингуэй внимательно выслушал рассказ Алексея Эйснера об этом эпизоде. Пуля, выпущенная из крупнокалиберного пулемета немецкого самолета, попала шоферу в шею и почти снесла ему голову. Смерть наступила практически мгновенно, но, подчиняясь рефлексу, он успел сбросить скорость, выключить передачу и остановить машину.
Еще один эпизод связан со смертью руководителя анархистов Буэнавентуры Дурутти в Пуэнте-де-лос-Франсесес. Это известие генералу Лукачу, беседовавшему с Клебером и несколькими советскими советниками, принес все тот же Алексей Эйснер. Как вспоминает Эйснер, Лукач страшно побледнел и на его лице появилось выражение, поразившее адъютанта, — крайнее изумление и негодование одновременно. Произошло нечто такое, что совершенно не укладывалось в голове генерала. Замечание, сделанное Хемингуэем во время его последней встречи с Алексеем Эйснером, мало чем обличается от того, что было сказано позднее.
После гибели Лукача XII бригада участвовала в боях за Брунете и Бельчите. В 1938 году на арагонском фронте части бригады предприняли безуспешную попытку удержать Каспе, а позже отошли за Эбро. Там, в Сьерра-де-Кабальяс, стало известно о том, что правительство Испанской республики согласилось отвести с фронта интернациональные бригады и репатриировать их бойцов.
В повести советского писателя Михаила Тихомирова "Генерал Лукач" Хемингуэй является одним из действующих лиц пролога — прием, несомненно, гарантирующий книге читательский интерес. Хемингуэй и Михаил Кольцов, направляющиеся в штаб Лукача, обсуждают занимающий их вопрос. "Удивительно! — восклицает в повести Кольцов. — В интернациональной бригаде Лукача собралось двунадесять языков — и все понимают друг друга". "После войны генерал Лукач может достроить Вавилонскую башню!" {Тихомиров М. Генерал Лукач. M., Современник, 1977, с. 9.} — улыбается Хемингуэй. Прибывших в бригаду журналистов Лукач приглашает на шашлык. Обращаясь к Хемингуэю, Лукач замечает: "Мы, кажется, воевали с вами на одном фронте в мировую войну? Только вы на стороне Италии, а я в австро-венгерской армии. А вот теперь оба повзрослели, стали больше понимать, что такое война" {Там же, с. 10.}. Они разговаривают об отеле "Флорида", появляется адъютант генерала, и Лукач приглашает его к столу. Автор называет "молодого бойца" Сашей.
Имя Алексея Эйснера упоминается, хотя и мельком, в книге еще одного советского автора. Кинематографист Роман Кармен, рассказывая в сборнике очерков "Но пасаран!" об одном из эпизодов гражданской войны в Испании, описывает отнюдь не выдуманные обстоятельства и называет адъютанта генерала Лукача Лешей. В этом же эпизоде присутствуют Хемингуэй и Ивенс.
Алексей Эйснер вспоминает, что Лукач взял его в адъютанты потому, что главного героя повести Мате Залки "Добердо" звали Алеша. Лукач произносил "Аль-оша" и немного нараспев. Эйснер вспоминает, как однажды Лукач и несколько его офицеров заночевали вблизи линии фронта. Ночь выдалась особенно темной, не спал один Алексей. На память ему пришла повесть "Чапаев", один из описанных там эпизодов, и Алексей сказал себе: "Не буду ложиться. Враг не должен застать нас врасплох".
Эйснер рассказал также о случае, когда Лукач рассердился на корреспондента газеты "Правда" Михаила Кольцова. Генерал хотел пригласить журналиста, чтобы побеседовать с ним, а Кольцов в это время, забравшись в один из танков, вместе с его экипажем участвовал в наступлении на позиции противника. Возвращаясь к Хемингуэю, Эйснер вспоминает, что однажды вечером во время артиллерийской подготовки Лукач посоветовал Хемингуэю: "Когда слышатся выстрелы, пригибайтесь. Ваше достоинство от этого не пострадает".
"Дурутти тоже был хороший, но свои же люди расстреляли его в Пуэнте-де-лос-Франсесес. Расстреляли, потому что он погнал их в наступление" {Хемингуэй Э. Цит. изд., т. 3, с. 446 — 447.}, — негодует герой романа "По ком звонит колокол". Михаил Кольцов в записи "Испанского дневника", датированной 21 ноября, менее категоричен, он ограничивается предположением: "Шальная или, может быть, кем-нибудь направленная пуля смертельно ранила его при выходе из автомобиля, перед зданием его командного пункта. Очень жаль Дурутти {Кольцов M. Испанский дневник. М., Советский писатель, 1957, с. 304.}. Но "Испанский дневник" печатался два года спустя, зато соответствующее сообщение в "Правде", подписанное Михаилом Кольцовым, озаглавлено "Убийство Дурутти" и гласит: "При выходе из автомобиля перед зданием своего командного пункта на окраине Мадрида был смертельно ранен в грудь пулей тайного убийцы и затем скончался крупнейший деятель анархо-синдикалистского движения Буэнавентура Дурутти" {Правда", 23 ноября 1936 г.}.
У корреспондента "Правды" Михаила Кольцова, выведенного Хемингуэем в романе "По ком звонит колокол" под именем Каркова, по словам Алексея Эйснера, был очень нелегкий характер. Эйснер отзывается о Кольцове как человеке проницательном и реалистичном, чей сарказм граничил с цинизмом, и добавляет: "Вряд ли я подходил для того, чтобы работать с Кольцовым. Он казался мне таким умным и храбрым. Когда я жил в Париже, я восхищался Кольцовым и испытывал по отношению к нему самые теплые чувства. Разве Кольцов мог относиться ко мне так же?.. По-испански он говорил с большим трудом. А с Хемингуэем Кольцов сошелся очень близко".
Известность Кольцову принесли его статьи, публиковавшиеся в газете "Правда", где он начал печататься с конца 1919 года. В 1922 году Кольцов стал штатным сотрудником газеты. Из-под его пера выходили репортажи, рецензии, статьи и фельетоны. Писал Кольцов всегда от первого лица и, как правило, адресовал письма самому себе, чтобы иметь возможность критически ответить на поставленные вопросы. Вполне возможно и до некоторой степени понятно то, что Кольцов и Эйснер не стали большими друзьями из-за слишком больших расхождений в характерах.
В то же время Кольцов по натуре был очень деятельным человеком и, естественно, не мог не прийтись по душе Хемингуэю. В одной из бесед он объяснил американскому писателю, что свои статьи он сначала диктует машинистке, а потом сам их правит и не утруждает машинистку перепечаткой.
Для Хемингуэя гражданская война в Испании стала временем, когда он наиболее долго и тесно общался с советскими военными советниками и журналистами, а также с коммунистами из других европейских стран. Он дружил с Листером, Лукачем, Сверчевским, но особенно искренние отношения его связывали с загадочным Михаилом Кольцовым. В романе "По ком звонит колокол" Хемингуэй представляет Каркова как одну из самых значительных фигур в Испании. Причем у Хемингуэя это личность такого масштаба, что Роберт Джордан, главный герой романа и alter ego писателя, в последние минуты своей жизни обращается мыслями и к Каркову. Джордану хотелось, чтобы Карков увидел, как он будет умирать. Он честно признается себе, что в последнее время именно Карков многому его научил. Вообще там, где в романе ставятся серьезные политические вопросы, можно ощутить присутствие Михаила Кольцова и его влияние на Хемингуэя. Каждый раз, когда Роберта Джордана начинают одолевать сомнения или когда он дает нравственную оценку той или иной ситуации, за его спиной неизменно появляется и Михаил Кольцов. Несмотря на все колебания и опасения Роберта Джордана, выводы, к которым он в конце концов приходит, позитивны по своему содержанию и являются результатом его обучения, направляемого рукой талантливого и строгого профессионала. "Мир — хорошее место, — думает Роберт Джордан, — и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать. И тебе повезло, сказал он себе, у тебя была очень хорошая жизнь. Такая же хорошая, как и у дедушки, хоть и короче. У тебя была жизнь лучше, чем у всех, потому что в ней были вот эти последние дни. Не тебе жаловаться. Жаль только, что уже не придется передать кому-нибудь все, чему я научился. Черт, мое учение шло быстро под конец. Хорошо бы еще побеседовать с Карковым. Там, в Мадриде. Вон за теми горами, и еще пересечь долину".
В романе "По ком звонит колокол" писатель возвращается к теме взросления человека, затронутой им в рассказах о Нике Адамсе. Однако на этот раз alter ego писателя уже вышел из юношеского возраста, и жизнь преподносит ему политические уроки. Иногда эти уроки оказываются слишком трудными для усвоения, как это случилось в эпизоде, когда Карков убеждает Роберта Джордана в необходимости, если потребуется, помочь своим раненым соотечественникам уйти из жизни, чтобы не попасть живыми в руки врага. Проблема восприятия и передачи опыта является в романе одной из важнейших тем, хотя подобная цель кажется более естественной, когда ее ставит перед собой писатель-моралист.
После войны Кольцов станет как бы одним из постоянных обитателей Финки Вихии. Он незримо будет присутствовать при разговорах Хемингуэя с Эррерой Сотолонго и с ветеранами войны в Испании, которые навестят Хемингуэя в его доме. Потом на Кубу приедет Герберт Мэттьюз из "Нью-Йорк таймс", чтобы взять интервью у Фиделя Кастро, возглавлявшего повстанцев в горах Сьерра-Маэстра, и проведет несколько дней у Хемингуэя на Финке Вихии. Перед отъездом в горы в беседе за ужином Мэттьюз поделится своими планами, а после возвращения расскажет об увиденном. Разговор неизбежно перейдет на испанские события, и два великих журналиста нашего века вспомнят своего старого друга Кольцова и выпьют за его здоровье. Хемингуэю никогда не доведется узнать о судьбе Кольцова, о котором он так много сказал в романе "По ком звонит колокол". "Карков — самый умный из всех людей, которых ему приходилось встречать. Сначала он ему показался смешным — тщедушный человечек в сером кителе, серых бриджах и черных кавалерийских сапогах, с крошечными руками и ногами, и говорит так, точно сплевывает слова сквозь зубы. Но Роберт Джордан не встречал еще человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие".
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"