Фиеста (И восходит солнце). Глава 15
В воскресенье, шестого июля, ровно в полдень, фиеста взорвалась. Иначе этого назвать нельзя. Люди прибывали из деревень все утро, но они растворялись в городе, и их не было заметно. Площадь под жарким солнцем была так же тиха, как в любой будний день. Крестьяне собирались в винных лавках подальше от центра. Там они пили, готовясь к фиесте. Они столь недавно покинули свои равнины и горы, что им требовалось время для переоценки ценностей. Они не могли сразу решиться на цены в дорогих кафе. В винных лавках они получали полной мерой за свои деньги. Деньги еще представляли определенную ценность, измеряемую рабочими часами и бушелями проданного хлеба. В разгар фиесты людям уже будет все равно, сколько платить и где покупать. Но в первый день праздника святого Фермина они с раннего утра засели в винных лавках на узких улочках города. Я шел в собор к утренней службе и по дороге слышал их пение, доносившееся из открытых дверей лавок. Они понемножку разгорячались. Служба начиналась в одиннадцать часов, народу в соборе было много. День святого Фермина — местный престольный праздник.
Выйдя из собора, я спустился под гору и пошел по улице, ведущей к площади. Было около двенадцати часов. За столиком в кафе сидели Роберт Кон и Билл. Мраморные столики и белые плетеные кресла исчезли. Их заменили чугунные столики и крепкие складные стулья. Кафе напоминало военное судно, готовое к бою. Сегодня нельзя было просидеть все утро над газетами, ничего не заказывая. Не успел я сесть, как ко мне подошел официант.
— Что вы пьете? — спросил я Билла и Роберта.
— Херес, — сказал Кон.
— Jerez, — сказал я официанту.
Не успел официант принести херес, как над площадью взвилась ракета — сигнал открытия фиесты. Ракета вспыхнула, и серый шар дыма повис высоко в воздухе над театром «Гаяр», на другом конце площади. Серый шар висел в небе, словно только что разорвалась шрапнель, и, пока я смотрел на него, взвилась еще одна ракета, выпуская струйки дыма под ярким солнцем. Я увидел яркую вспышку света, и в небе появилось еще одно облачко дыма. Когда взвилась вторая ракета, под аркадой, где минуту назад было пусто, толпилось уже столько народу, что официант едва пробрался к нашему столику, держа бутылку в высоко поднятой руке. Люди со всех сторон устремлялись на площадь, и слышно было, как по улице приближаются дудки, флейты и барабаны. Оркестр играл riau-riau — дудки пронзительно, барабаны дробно, — а за музыкантами, приплясывая, шли мужчины и подростки. Когда музыка замолкала, они все становились на корточки посреди улицы, а когда флейты и дудки взвизгивали и плоские, гулкие барабаны начинали выбивать сухую дробь, они все вскакивали и пускались в пляс. Толпа была такая густая, что видны были только плечи и головы танцоров, ходившие вверх и вниз.
По площади, согнувшись, шел человек и играл на свирели, за ним с криком бежали дети и дергали его за полы. Он пересекал площадь, а дети бежали за ним, и он, не переставая дудеть, прошел мимо кафе и свернул в переулок. Мы увидели его бессмысленное рябое лицо, когда он шел мимо нас, играя на свирели, а за ним по пятам бежали дети, дергали его и кричали.
— Это, должно быть, местный дурачок, — сказал Билл. — Ох, поглядите-ка!
По улице двигались танцоры. Вся улица сплошь была запружена танцорами — одни мужчины. Они танцевали под свой собственный оркестр из дудок и барабанов. Это был какой-то союз, и все были в синих рабочих блузах с красными платками вокруг шеи, и на двух шестах несли большое полотнище. Окруженные толпой, они вступили на площадь, и полотнище плясало вверх и вниз вместе с ними.
«Да здравствует вино! Да здравствуют иностранцы!» — было написано на полотнище.
— Где иностранцы? — спросил Роберт Кон.
— Иностранцы — это мы, — сказал Билл.
Беспрерывно взвивались ракеты. Теперь все столики были заняты. Площадь пустела, и толпа растекалась по кафе.
— Где Брет и Майкл? — спросил Билл.
— Я пойду приведу их, — сказал Кон.
— Приведите.
Фиеста началась по-настоящему. Она продолжалась день и ночь в течение семи суток. Пляска продолжалась, пьянство продолжалось, шум не прекращался. Все, что случилось, могло случиться только во время фиесты. Под конец все стало нереальным, и казалось, что ничто не может иметь последствий. Казалось неуместным думать о последствиях во время фиесты. Все время, даже когда кругом не шумели, было такое чувство, что нужно кричать во весь голос, если хочешь, чтобы тебя услышали. И такое же чувство было при каждом поступке. Шла фиеста, и она продолжалась семь дней.
Днем состоялась пышная религиозная процессия. Святого Фермина носили из церкви в церковь. В процессии шли все сановники города, гражданские и духовные. Мы не видели их: толпа была слишком велика. Впереди и позади процессии отплясывали riau-riau. В толпе выделялась группа танцоров в желтых рубашках. Все, что нам удалось увидеть от процессии сквозь густую толпу, заливавшую тротуары и прилегающие к площади улицы, — это деревянных индейцев тридцати футов вышиной и таких же арапов, короля и королеву, торжественно вальсирующих под звуки riau-riau.
Все стояли перед часовней, куда за святым Фермином проследовали сановники, оставив у входа военную охрану. Макеты великанов стояли пустые: танцевавшие в них люди стояли возле, а карлики мелькали в толпе со своими пузырями. Мы вошли было в часовню, где пахло ладаном и откуда гуськом выходили люди, чтобы пройти обратно в церковь, но Брет остановили в дверях, потому что она была без шляпы, и мы повернули и пошли по улице, ведущей от часовни к городу. На обоих тротуарах стояли люди, дожидавшиеся возвращения процессии. Несколько танцоров, взявшись за руки, стали танцевать вокруг Брет. На шее у них висели большие венки из белых головок чеснока. Они взяли Билла и меня за руки и поставили в круг, рядом с Брет. Билл тоже танцевал. Все они пели. Брет хотела танцевать, но ей не дали. Они хотели танцевать вокруг нее, как вокруг статуи. Когда пение оборвалось пронзительным riau-riau, они втолкнули нас в винную лавку.
Мы подошли к стойке. Брет усадили на бочку с вином. В полутемной лавке было полно мужчин, и все они пели низкими, жесткими голосами. Позади стойки наливали вино из бочек. Я выложил деньги за вино, но один из мужчин собрал монеты и сунул их мне обратно в карман.
— Я хочу мех для вина, — сказал Билл.
— Здесь рядом есть лавка, — сказал я. — Сейчас пойду куплю.
Танцоры не хотели отпускать меня. Трое сидели рядом с Брет на высокой бочке и учили ее пить из меха. Они повесили ей на шею венок из чеснока. Один совал ей в руку стакан. Другой учил Билла песенке. Напевал ему в ухо. Отбивал такт на спине Билла.
Я объяснил им, что сейчас вернусь. Выйдя из лавки, я пошел по улице в поисках мастерской, где я видел мехи для вина. На тротуарах толпился народ, у многих лавок ставни были закрыты, и я не мог найти ее. Я дошел до самой церкви, оглядывая обе стороны улицы. Потом я спросил одного из толпы, и он взял меня за локоть и привел в мастерскую. Ставни были закрыты, но дверь распахнута настежь.
Внутри пахло дубленой кожей и горячей смолой. В углу сидел человек и выводил по трафарету надписи на готовых мехах. Мехи пучками свисали с потолка. Приведший меня снял один, надул его, туго завинтил крышку и прыгнул на него.
— Видите! Не течет.
— Мне нужен еще один. Только большой.
Он снял с потолка большой мех, в который вошел бы целый галлон, и приложил его ко рту. Щеки его сильно раздувались вместе с мехом. Потом он, держась за стул, встал на мех обеими ногами.
— На что они вам? Продадите в Байонне?
— Нет. Пить буду из них.
Он хлопнул меня по спине.
— Buen hombre! Восемь песет за оба. Самая дешевая цена.
Человек, который выводил надписи на мехах и бросал их в кучу, поднял голову.
— Верно, — сказал он. — Восемь песет — это дешево.
Я заплатил, вышел на улицу и вернулся в винную лавку. Внутри было еще темней и очень тесно. Я не увидел ни Брет, ни Билла, и мне сказали, что они в задней комнате. Девушка за стойкой наполнила для меня оба меха. В один вошло два литра. В другой — пять литров. Все это стоило три песеты и шестьдесят сентимо. Кто-то стоявший рядом со мной и кого я видел первый раз в жизни, пытался заплатить за вино, но в конце концов заплатил я. Тогда он угостил меня стаканом вина. Он не позволил мне угостить его в ответ, но сказал, что не откажется промочить горло из нового меха. Он поднял большой пятилитровый мех, сжал его, и вино струей полилось ему в самое горло.
— Ну вот, — сказал он и отдал мне мех.
В задней комнате Брет и Билл сидели на бочках, окруженные танцорами. Каждый держал руку на плече соседа, и все пели. Майкл сидел за столиком вместе с какими-то людьми без пиджаков и ел с ними из одной чашки рыбу, приправленную луком и уксусом. Все они пили вино и макали хлеб в масло с уксусом.
— Хэлло, Джейк, хэлло! — крикнул Майкл. — Идите сюда. Разрешите познакомить вас с моими друзьями. Мы тут слегка закусываем.
Майкл познакомил меня со всеми сидящими за столиком. Они подсказывали ему свои фамилии и послали за вилкой для меня.
— Перестань объедать их, Майкл! — крикнула Брет со своей бочки.
— Нет, зачем же я лишу вас обеда, — сказал я тому, кто протягивал мне вилку.
— Ешьте, — сказал он, — для того поставлено.
Я отвинтил крышку большого меха и пустил его по кругу. Все по очереди выпили, высоко держа мех в вытянутых руках.
Снаружи, покрывая пение, доносилась музыка проходившей процессии.
— Как будто процессия идет? — спросил Майкл.
— Nada, — сказал кто-то. — Это ничего. Пейте. Поднимите мех.
— Где они вас разыскали? — спросил я Майкла.
— Кто-то привел меня сюда, — ответил Майкл. — Мне сказали, что вы здесь.
— А где Кон?
— Он раскис! — крикнула Брет. — Его куда-то убрали.
— Где он?
— Не знаю.
— Откуда нам знать? — сказал Билл. — По-моему, он умер.
— Он не умер, — сказал Майкл. — Я знаю, что он не умер. Он просто раскис от Anis del Toro.
Когда Майкл сказал: Anis del Toro, один из сидевших за столиком достал мех из-за пазухи и протянул его мне.
— Нет, — сказал я. — Нет, спасибо.
— Пейте. Пейте. Подымите мех!
Я отхлебнул. Водка отдавала лакрицей, и от нее по всему телу разливалось тепло. Я чувствовал, как у меня становится тепло в желудке.
— Где же все-таки Кон?
— Не знаю, — сказал Майкл. — Сейчас спрошу. Где наш пьяный товарищ? — спросил он по-испански.
— Вы хотите видеть его?
— Да, — сказал я.
— Я не хочу, — сказал Майкл. — Это вот он хочет.
Владелец анисовой водки вытер губы и встал.
— Пойдемте.
В одной из задних комнат Роберт Кон спокойно спал на сдвинутых бочках. Лицо его было едва видно в темноте. Его накрыли чьим-то пиджаком, а другой подложили ему под голову. С его шеи на грудь спускался большой венок из чеснока.
— Не будите его, — прошептал приведший меня. — Пусть проспится.
Два часа спустя Кон появился. На его шее все еще болтался венок из головок чеснока. Испанцы приветствовали его криками. Кон протер глаза и засмеялся.
— Я, кажется, вздремнул, — сказал он.
— Что вы, и не думали, — сказала Брет.
— Вы просто были мертвы, — сказал Билл.
— А не пойти ли нам поужинать? — спросил Кон.
— Вы что, есть захотели?
— Да. А что? Я проголодался.
— Поешьте чесноку, Роберт, — сказал Майкл. — Поешьте.
Кон не ответил. Он выспался и был совершенно трезв.
— Пойдемте ужинать, — сказала Брет. — Мне еще нужно принять ванну.
— Идем, — сказал Билл. — Доставим Брет в отель.
Мы попрощались со множеством людей, пожали множество рук и вышли. На улице было темно.
— Как вы думаете, который теперь час? — спросил Кон.
— Уже завтра, — ответил Майкл. — Вы проспали два дня.
— Нет, правда, — сказал Кон, — который час?
— Десять часов.
— Сколько мы выпили!
— Вы хотите сказать, сколько мы выпили. Вы-то спать улеглись.
Когда мы шли к отелю по темным улицам, мы видели, как в небо взвивались ракеты. А когда подходили к отелю, в конце переулка увидели площадь, запруженную густой толпой, обступившей танцоров.
Ужин в отеле подали обильный. Это была первая трапеза по удвоенным на время фиесты ценам, и к обычному меню прибавили несколько блюд. После ужина мы пошли в город. Помню, что я решил не ложиться всю ночь, чтобы в шесть часов утра посмотреть, как быки побегут по улицам. Но мне очень захотелось спать, и около четырех часов я лег и уснул. Остальные не ложились.
Моя комната была заперта, а я не мог найти ключ и улегся на одну из кроватей в комнате Кона, этажом выше. Всю ночь на улицах шумела фиеста, но я был такой сонный, что это не помешало мне спать. Разбудил меня треск разорвавшейся ракеты — сигнал, что на окраине города быков выпустили из корраля. Сейчас они промчатся по всему городу, устремляясь в цирк. Я спал тяжело и, просыпаясь, чувствовал, что опоздал. Я накинул пальто Кона и вышел на балкон. Внизу, подо мной, узкая улочка была безлюдна. На всех балконах теснились зрители. Вдруг улицу залила толпа. Люди бежали все вместе, сбившись в кучу. Они пробежали мимо отеля и свернули к цирку, потом появились еще люди, они бежали быстрее, а позади несколько человек отставших уже пробежали во весь дух. После них образовался небольшой просвет, и затем по улице, крутя рогами, галопом промчались быки. Минута — и все исчезло за углом. Один из толпы упал, скатился в канаву и лежал неподвижно. Но быки пронеслись мимо не заметив его. Они бежали плотным стадом.
После того как быки скрылись из виду, со стороны цирка донесся рев толпы. Рев долго не умолкал. И наконец — треск разорвавшейся ракеты, возвестивший, что быки пробежали сквозь толпу на арену, а оттуда в загон. Я вернулся в комнату и лег в постель. Все время я простоял босиком на каменном полу балкона. Я подумал, что вся наша компания сейчас, вероятно, в цирке. Согревшись в постели, я заснул.
Я проснулся, когда пришел Кон. Он начал раздеваться и подошел к окну, чтобы закрыть его, потому что с балкона через улицу, как раз напротив, люди заглядывали к нам.
— Ну, видели? — спросил я.
— Да. Мы все были там.
— Жертвы были?
— Один бык врезался в толпу на арене и помял человек семь.
— Брет не испугалась?
— Это произошло так быстро, что никто не обратил внимания.
— Жалко, что я проспал.
— Мы не знали, где вы. Мы подходили к вашей комнате, но дверь была заперта.
— А где вы были ночью?
— Танцевали в каком-то клубе.
— Мне очень спать захотелось, — сказал я.
— А мне как спать хочется! — сказал Кон. — Когда же это кончится?
— Только через неделю.
Билл приоткрыл дверь и просунул голову.
— Где ты был, Джейк?
— Я смотрел на них с балкона. Ну как?
— Замечательно.
— Куда ты идешь?
— Спать.
Все проспали до двенадцати. Мы позавтракали за одним из столов, расставленных под аркадой. Город был переполнен. Нам пришлось дожидаться свободного места. После завтрака мы пошли в кафе Ирунья. Там было тесно, и, чем ближе подходило время боя быков, тем становилось теснее и толпа вокруг столиков все густела. В кафе стояло низкое, многоголосое жужжание, как всегда перед боем быков. В другие дни кафе никогда не жужжало так, как бы переполнено оно ни было. Жужжание нарастало, оно захватывало и нас, и мы уже были частью его.
Я запасся шестью билетами на все бои. Три места были barrera, в первом ряду, у самой арены, а три sobrepuerta — скамьи с деревянными спинками в одном из средних рядов амфитеатра. Майкл считал, что Брет лучше сидеть повыше для первого раза, и Кон пожелал сидеть с ними. Мы с Биллом решили сесть в первом ряду, а лишний билет я отдал официанту и попросил продать его. Билл начал учить Кона, что делать и куда смотреть, чтобы не замечать лошадей. Билл уже видел бой быков.
— Об этом я ни капли не беспокоюсь. Я только боюсь, что мне будет скучно, — сказал Кон.
— Вы так думаете?
— Не смотрите на лошадь после того, как бык забодает ее, — сказал я Брет. — Следите за быком и за тем, как пикадор старается не подпустить его, а потом не смотрите на лошадь, если она ранена, пока она не околеет.
— Я немного волнуюсь, — сказала Брет. — Не знаю, смогу ли я все это выдержать.
— Отлично выдержите. Неприятно только смотреть на лошадей, а они бывают не больше двух-трех минут с каждым быком. Вы просто отвернитесь, когда страшно будет.
— Все будет хорошо, — сказал Майкл. — Я присмотрю за ней.
— Я думаю, вы не соскучитесь, — сказал Билл.
— Я схожу в отель за биноклем и вином, — сказал я. — Потом вернусь сюда. Только не напивайтесь.
— Я пойду с тобой, — сказал Билл.
Брет улыбнулась нам.
Мы пошли кругом под аркадой, чтобы не идти по жаре через площадь.
— Злит меня этот Кон, — сказал Билл. — Такое в нем чисто еврейское зазнайство — он, видите ли, не ждет от боя быков ничего, кроме скуки.
— А мы поглядим на него в бинокль, — сказал я.
— Да ну его к чертям!
— Они и так его припекают.
— Ну и пусть.
На лестнице отеля мы встретили Монтойю.
— Пойдемте, — сказал Монтойя. — Хотите познакомиться с Педро Ромеро?
— Очень даже, — сказал Билл. — Идем к нему.
Мы поднялись за хозяином на второй этаж и пошли по коридору.
— Он занимает восьмой номер, — сказал Монтойя. — Сейчас его одевают к бою быков.
Монтойя постучал в дверь и отворил ее. Комната была мрачная, окно, выходившее в узкий переулок, давало мало света. В комнате стояли две кровати, стыдливо разделенные перегородкой. Горело электричество. Юноша в костюме матадора стоял очень прямо. Лицо его было строго. Расшитая куртка висела на спинке стула. Ему только что намотали пояс вокруг талии. На нем была белая полотняная рубашка, черные волосы блестели в электрическом свете. Личный слуга его, закрепив пояс, встал с колен и отступил. Педро Ромеро рассеянно и с большим достоинством наклонил голову и пожал нам руки. Монтойя сказал ему, что мы настоящие aficionado и что мы хотим пожелать ему успеха. Ромеро слушал очень серьезно. Потом он повернулся ко мне. Никогда в жизни не видел я такого красавца.
— Вы идете на бой быков? — спросил он по-английски.
— Вы говорите по-английски? — спросил я, чувствуя себя идиотом.
— Нет, — ответил он и улыбнулся.
Один из трех мужчин, сидевших на кроватях, подошел к нам и спросил, говорим ли мы по-французски.
— Если хотите, я буду переводить. Может быть, вы желаете спросить что-нибудь у Педро Ромеро?
Мы поблагодарили его. О чем могли бы мы спросить? Юноше было девятнадцать лет, он был один, если не считать слуги и трех прихлебателей, а через двадцать минут начнется бой. Мы сказали: «Mucha suerte»1, — пожали ему руку и вышли. Когда мы закрывали дверь, он стоял очень прямо, красивый и всем чужой, один в комнате, где сидели его прихлебатели.
— Чудесный малый, не правда ли? — спросил Монтойя.
— Красивый мальчик, — сказал я.
— С виду он настоящий тореро, — сказал Монтойя. — Чистейшей воды.
— Чудесный малый.
— Вот посмотрим, каков он на арене, — сказал Монтойя.
Большой мех с вином был прислонен к стене в моей комнате. Мы взяли мех и полевой бинокль, заперли дверь и спустились вниз.
Бой быков прошел удачно. Билл и я были в восхищении от Педро Ромеро. Монтойя сидел через десять мест от нас. После того как Ромеро убил первого быка, Монтойя поймал мой взгляд и кивнул головой. Это — настоящий. Настоящих матадоров давно не было. Из двух других матадоров первый работал хорошо, второй посредственно. Но не могло быть и сравнения с Ромеро, хотя быки попались ему неважные.
Несколько раз во время боя быков я оборачивался и смотрел в бинокль на Майкла, Брет и Кона. По-видимому, они чувствовали себя хорошо. Брет была спокойна. Все трое сидели, наклонившись вперед, опираясь на бетонные перила.
— Дай мне бинокль, — сказал Билл.
— Ну, как Кон, скучает? — спросил я.
— Вот хвастун!
При выходе из цирка, после окончания боя быков, мы попали в давку. Нельзя было пробраться сквозь толпу, пришлось отдаться ей, и она медленно, словно глетчер, несла нас к городу. Мы испытывали то чувство легкой тревоги, которое обычно испытываешь после боя быков, и были в приподнятом настроении, как всегда после по-настоящему хорошего боя. Фиеста была в разгаре. Барабаны били, дудки пронзительно свистели, и людской поток то и дело прерывался кучками танцоров. Танцоры плясали в гуще толпы, и нам не видно было, что они выделывают ногами. Мы видели только головы и плечи, ходившие вверх и вниз, вверх и вниз. В конце концов мы выбрались из толпы и зашагали к кафе. Официант оставил три свободных стула, мы заказали по абсенту и разглядывали толпу на площади и танцоров.
— Как ты думаешь, что это за танец? — спросил Билл.
— Что-то вроде хоты.
— Он не всегда одинаковый, — сказал Билл. — Они под разную музыку танцуют по-разному.
— Замечательно танцуют.
Напротив нас в начале улицы танцевала группа подростков. Они выделывали очень сложные па, и лица у них были серьезные и сосредоточенные. Все они, танцуя, смотрели на свои ноги. Их туфли на веревочной подошве топали и хлопали по мостовой. Носки сходились, пятки сходились, лодыжки сходились. Потом музыка резко оборвалась, па на месте кончилось, и танцоры, приплясывая, двинулись по улице.
— Идут наши аристократы, — сказал Билл.
Они пересекали улицу.
— Хэлло, друзья, — сказал я.
— Хэлло, джентльмены! — сказала Брет. — Вы заняли для нас места? Как мило.
— Знаете, — сказал Майкл, — этот, как его, Ромеро, это здорово! Правда?
— Он просто очарователен, — сказала Брет. — А зеленые штаны!
— Брет глаз не сводила с них.
— Завтра непременно возьму у вас бинокль.
— Ну как? Хорошо было?
— Чудесно. Просто замечательно. Вот это зрелище!
— А лошади?
— Я не могла не смотреть на них.
— Она глаз не сводила с них, — сказал Майкл. — Она молодчина.
— Конечно, это ужасно, что с ними делают, — сказала Брет. — Но я не могла не смотреть.
— А вам не было дурно?
— Ни капельки.
— А Роберту Кону было дурно, — ввернул Майкл. — Вы совсем позеленели, Роберт.
— Первая лошадь меня расстроила, — сказал Кон.
— Вы не очень скучали, правда? — спросил Билл.
Кон засмеялся.
— Нет. Не скучал. Забудьте про это, пожалуйста.
— Ладно, — сказал Билл, — если только вы не скучали.
— Непохоже было, чтоб он скучал, — сказал Майкл. — Я думал, его стошнит.
— Да нет, мне вовсе не было так скверно. И всего только одну минуту.
— Я был уверен, что его стошнит. Вы не скучали, правда ведь, Роберт?
— Довольно об этом, Майкл. Я уже сказал, что зря так говорил.
— А ему все-таки было дурно. Он буквально позеленел.
— Хватит, Майкл!
— Никогда не скучайте на своем первом бое быков, Роберт, — сказал Майкл. — А то может выйти скандал.
— Хватит, Майкл, — сказала Брет.
— Он говорит, что Брет садистка, — сказал Майкл. — Брет не садистка. Она просто красивая, здоровая женщина.
— Вы садистка, Брет? — спросил я.
— Надеюсь, что нет.
— Он говорит, что Брет садистка, — только потому, что у нее здоровый желудок.
— Долго ли он будет здоровым?
Билл заговорил о другом и отвлек Майкла от Роберта Кона. Официант принес рюмки с абсентом.
— Вам правда понравилось? — обратился Билл к Кону.
— Нет, не скажу, чтобы мне понравилось. Но это необычайное зрелище.
— Ах черт! Ну и зрелище! — сказала Брет.
— Только вот если бы лошадей не было, — сказал Кон.
— Это неважно, — сказал Билл. — Очень скоро перестаешь замечать все противное.
— Все-таки жутко вначале, — сказала Брет. — Самое страшное для меня — это когда бык кидается на лошадь.
— Быки были прекрасные, — сказал Кон.
— Хорошие быки, — сказал Майкл.
— Следующий раз я хочу сидеть внизу. — Брет отхлебнула абсент из рюмки.
— Она хочет получше рассмотреть матадоров, — сказал Майкл.
— Они стоят того, — сказала Брет. — Этот Ромеро еще совсем ребенок.
— Он поразительно красивый малый, — сказал я. — Мы заходили к нему в комнату. В жизни не видел такого красивого мальчика.
— Как вы думаете, сколько ему лет?
— Лет девятнадцать-двадцать.
— Подумать только!
Второй день боя быков прошел еще удачнее первого. Брет сидела в первом ряду между Майклом и мной, а Билл с Коном пошли наверх. Героем дня был Ромеро. Не думаю, чтобы Брет видела других матадоров. Да их никто не видел, кроме самых заядлых специалистов. Все свелось к одному Ромеро. Было еще два матадора, но они в счет не шли. Я сидел рядом с Брет и объяснял ей, в чем суть. Я учил ее следить за быком, а не за лошадью, когда бык кидается на пикадоров, учил следить за тем, как пикадор вонзает острие копья, чтобы она поняла, в чем тут суть, чтобы она видела в бое быков последовательное действие, ведущее к предначертанной развязке, а не только нагромождение бессмысленных ужасов. Я показал ей, как Ромеро своим плащом уводит быка от упавшей лошади и как он останавливает его плащом и поворачивает его плавно и размеренно, никогда не обессиливая быка. Она видела, как Ромеро избегал резких движений и берег своих быков для последнего удара, стараясь не дергать и не обессиливать их, а только слегка утомить. Она видела, как близко к быку работает Ромеро, и я показал ей все трюки, к которым прибегают другие матадоры, чтобы казалось, что они работают близко к быку. Она поняла, почему ей нравится, как Ромеро действует плащом, и не нравится, как это делают другие.
Ромеро не делал ни одного лишнего движения, он всегда работал точно, чисто и непринужденно. Другие матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его. Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность. Брет поняла, почему движения матадора прекрасны, когда он стоит вплотную к быку, и почему те же движения смешны на малейшем от него расстоянии. Я рассказал ей, что после смерти Хоселито все матадоры выработали такую технику боя, которая создает видимость опасности и заставляет волноваться зрителей, между тем как матадору ничего не грозит. Ромеро показывал мастерство старой школы: четкость движений при максимальном риске, уменье готовить быка к последнему удару, подчинять его своей воле, давая почувствовать, что сам он недосягаем.
— Ни одного неловкого движения не сделал, — сказала Брет.
— И не сделает, пока ему не станет страшно, — сказал я.
— Он никогда не испугается, — сказал Майкл. — Он слишком много знает.
— Он с самого начала все знал. Другим за всю жизнь не выучиться тому, что он знал от рождения.
— И какой красавец, — сказала Брет.
— Знаете, она, кажется, влюбилась в этого тореро, — сказал Майкл.
— Ничего нет удивительного.
— Джейк, будьте другом, не хвалите его больше. Лучше расскажите ей, как они бьют своих престарелых матерей.
— Расскажите мне, как они пьянствуют.
— Просто ужасно, — сказал Майкл. — Пьянствуют с утра до вечера и только и делают, что бьют своих несчастных матерей.
— Он похож на такого, — сказала Брет.
— А ведь правда похож, — сказал я.
К мертвому быку подвели и пристегнули мулов, потом бичи захлопали, служители побежали, мулы, рванувшись, пустились вскачь, и бык, с откинутой головой и одним торчащим рогом, заскользил по арене, оставляя на песке широкую полосу, и скрылся в красных воротах.
— Сейчас еще один бык — и конец.
— Уже? — сказала Брет. Она подалась вперед и облокотилась на барьер. Ромеро махнул рукой, отсылая пикадоров на их места, и стоял один, держа плащ у самой груди, глядя через арену туда, откуда должен был появиться бык.
Когда бой кончился, мы вышли и стали протискиваться сквозь толпу.
— Черт знает, как это изматывает, — сказала Брет. — Я вся размякла.
— Ничего, сейчас выпьем, — сказал Майкл.
На другой день Педро Ромеро не выступал. Быки были мьюрские, и бой прошел очень плохо. Следующий день был пустой по расписанию. Но фиеста продолжалась весь день и всю ночь.
Примечания
1 желаем удачи (исп.)
| Предыдущая страница | Оглавление "Фиеста" (И восходит солнце) | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"