Фиеста (И восходит солнце). Глава 16
Дождь шел с утра. Горы заволокло поднявшимся с моря туманом. Не видно было горных вершин. Плато стало мрачным и тусклым, и очертания деревьев и домов изменились. Я вышел за город, чтобы посмотреть на ненастье. Темные тучи наползали на горы с моря.
Флаги на площади, мокрые, висли на белых шестах, к фасадам домов липли влажные полотнища, а дождь то моросил, то лил как из ведра, загоняя всех под аркаду, и вся площадь покрылась лужами, потемневшие, мокрые улицы опустели; но фиеста не прекращалась. Просто дождь загнал ее под крышу.
В цирке люди теснились на крытых местах, спасаясь от дождя, и смотрели состязание бискайских и наваррских танцоров и певцов, потом танцоры из Валь-Карлоса в своих национальных костюмах танцевали на улице под глухой стук мокрых от дождя барабанов, а впереди на крупных, толстоногих лошадях, покрытых мокрыми попонами, ехали промокшие дирижеры оркестров. Толпа уже переполнила все кафе под аркадой, и туда же пришли танцоры и уселись за столики, вытянув туго обмотанные белые ноги, стряхивая воду с обшитых бубенцами колпаков и развешивая для просушки свои красные и фиолетовые куртки на спинках стульев. Дождь лил все сильнее.
Я оставил всю компанию в кафе и один пошел в отель побриться к обеду. Когда я брился у себя в комнате, в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул я.
Вошел Монтойя.
— Как поживаете? — спросил он.
— Отлично, — сказал я.
— Сегодня нет боя.
— Нет, — сказал я, — сегодня только дождь.
— Где ваши друзья?
— В кафе Ирунья.
Монтойя улыбнулся своей смущенной улыбкой.
— Вот что, — сказал он. — Вы знаете американского посла?
— Да, — сказал я. — Американского посла все знают.
— Он сейчас здесь, в Памплоне.
— Да, — сказал я. — Его уже все видели.
— Я тоже его видел, — сказал Монтойя. Он помолчал. Я продолжал бриться.
— Садитесь, — сказал я. — Я попрошу, чтобы подали вина.
— Нет, нет. Мне нужно идти.
Я кончил бриться, наклонился над тазом и обмыл лицо холодной водой. Монтойя все стоял и казался еще более смущенным, чем всегда.
— Вот что, — сказал он, — ко мне только что присылали из «Гранд-отеля» с приглашением от посольских для Педро Ромеро и Марсьяла Лаланда на чашку кофе сегодня вечером.
— Ну, — сказал я. — Марсьялу это не повредит.
— Марсьял сегодня весь день в Сан-Себастьяне. Он уехал утром на машине с Маркесом. Не думаю, чтобы они сегодня вернулись.
Монтойя стоял смущенный. Он ждал, чтобы я сказал что-нибудь.
— Не передавайте Ромеро приглашение, — сказал я.
— Вы думаете?
— Безусловно.
Монтойя просиял.
— Я пришел спросить вас, потому что вы американец, — сказал он.
— Я бы так поступил.
— Вот, — сказал Монтойя, — берут такого мальчика. Они не знают, чего он стоит. Они не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в «Гранд-отеле», а через год он конченый человек.
— Как Альгабено, — сказал я.
— Да, как Альгабено.
— Это такая публика, — сказал я. — Здесь есть одна американка, которая коллекционирует матадоров.
— Я знаю. Они выбирают самых молодых.
— Да, — сказал я. — Старые жиреют.
— Или сходят с ума, как Галло.
— Ну что ж, — сказал я, — дело простое. Не передавайте ему приглашение, только всего.
— Он такой чудесный малый! — сказал Монтойя. — Он должен держаться своих. Незачем ему заниматься такой ерундой.
— Не хотите ли выпить? — спросил я.
— Нет, нет, мне нужно идти, — сказал Монтойя. Он вышел.
Я спустился вниз, вышел на улицу и пошел под аркадой вокруг площади. Дождь все еще лил. Я заглянул в кафе Ирунья, нет ли там наших, но их там не было, и я обошел площадь кругом и вернулся в отель. Они все сидели за обедом в столовой первого этажа.
Они сильно опередили меня, и не стоило даже пытаться догнать их. Билл нанимал чистильщиков обуви для Майкла. Чистильщики заглядывали в дверь, и Билл подзывал каждого и заставлял обрабатывать ноги Майкла.
— Одиннадцатый раз мне чистят ботинки, — сказал Майкл. — Знаете, Билл просто осел.
Весть, очевидно, распространилась среди чистильщиков. Вошел еще один.
— Limpia botas?1 — спросил он Билла.
— Не мне, — сказал Билл. — Вот этому сеньору.
Чистильщик встал на колени рядом со своим коллегой и занялся свободным ботинком Майкла, который уже и так сверкал в электрическом свете.
— Чудило этот Билл, — сказал Майкл.
Я пил красное вино и так отстал от них, что мне было слегка неловко за эту возню с ботинками. Я посмотрел кругом. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Когда я кивнул ему, он встал и попросил меня перейти к его столику и познакомиться с его другом. Их столик был рядом и почти касался нашего. Я познакомился с его другом, мадридским спортивным критиком — маленьким человеком с худым лицом. Я сказал Ромеро, как я восхищен его работой, и он весь просиял. Мы говорили по-испански, а мадридский критик немного знал французский язык. Я протянул руку к нашему столику за своей бутылкой вина, но критик остановил меня. Ромеро засмеялся.
— Выпейте с нами, — сказал он по-английски.
Он очень стеснялся своего английского языка, но ему нравилось говорить по-английски, и немного погодя он стал называть слова, в которых был не уверен, и спрашивал меня о них. Ему особенно хотелось знать, как по-английски Corrida de toros, точный перевод. Английское название, означающее «бой быков», казалось ему сомнительным. Я объяснил, что «бой быков» по-испански значит lidia toro. Испанское слово corrida по-английски значит «бег быков». А по-французски — Course de taureaux, ввернул критик. Испанского слова для боя быков нет.
Педро Ромеро сказал, что выучился немного по-английски в Гибралтаре. Родился он в Ронде. Это недалеко от Гибралтара. Искусству тореро он учился в Малаге, в тамошней школе тавромахии. В школе он пробыл всего три года. Критик подтрунивал над тем, что Ромеро употребляет много малагских выражений. Ему девятнадцать лет, сказал Ромеро. Его старший брат работает с ним в качестве бандерильеро, но живет не в этом отеле, а в другом, поменьше, вместе со всей куадрильей. Ромеро спросил меня, сколько раз я видел его на арене. Я сказал, что только три. Я тут же спохватился, что на самом деле я видел его всего два раза, но мне не захотелось объяснять ему мою ошибку.
— Где видели меня раньше? В Мадриде?
— Да, — соврал я. Я читал отчеты в спортивных журналах о его двух выступлениях в Мадриде и поэтому был спокоен.
— Первое выступление или второе?
— Первое.
— Я очень плохо работал, — сказал он. — Второе прошло лучше. Помните? — повернулся он к критику.
Он нисколько не был смущен. Он говорил о своей работе так, словно смотрел на нее со стороны. В нем не было и тени тщеславия или бахвальства.
— Я очень рад, что вам нравится моя работа, — сказал он. — Но вы еще настоящей моей работы не видели. Завтра, если попадется хороший бык, я надеюсь показать ее вам.
Сказав это, он улыбнулся, опасаясь, как бы я или критик не подумали, что он хвастает.
— Буду очень рад, если увижу, — сказал критик. — Мне хочется, чтобы вы меня убедили.
— Ему не очень нравится моя работа. — Ромеро повернулся ко мне. Лицо его было серьезно.
Критик сказал, что ему очень нравится работа Ромеро, но что ей еще не хватает законченности.
— Вот завтра увидите, если попадется хороший бык.
— Вы видели завтрашних быков? — спросил меня критик.
— Да. Я видел, как их выгружали.
Педро Ромеро наклонился вперед.
— Ну, как ваше мнение?
— Очень хороши, — сказал я. — Все — около двадцати шести арроба. Очень короткие рога. Разве вы их не видели?
— Видел, конечно, — сказал Ромеро.
— Двадцати шести арроба не потянут, — сказал критик.
— Нет, — сказал Ромеро.
— У них бананы вместо рогов, — сказал критик.
— По-вашему, бананы? — спросил Ромеро. Он с улыбкой повернулся ко мне. — И по-вашему, бананы?
— Нет, — сказал я, — рога как рога.
— Очень короткие, — сказал Педро Ромеро. — Очень, очень короткие. Но все-таки не бананы.
— Послушайте, Джейк, — позвала Брет с соседнего столика. — Что же вы нас бросили?
— Это только временно, — оказал я. — Мы говорим о быках.
— Не важничайте.
— Скажите ему, что быки безрогие! — крикнул Майкл. Он был пьян.
Ромеро вопросительно взглянул на меня.
— Очень пьяный, — сказал я. — Borracho! Muy borracho!
— Что же вы нас не знакомите с вашими друзьями? — сказала Брет. Она не сводила глаз с Педро Ромеро. Я спросил, не выпьют ли они кофе с нами. Оба встали. Лицо у Ромеро было очень смуглое. Держался он превосходно.
Я представил их всем по очереди, и они уже хотели сесть, но не хватило места, и мы все перешли пить кофе к большому столу у стены. Майкл велел подать бутылку фундадору и рюмки для всех. Было много пьяной болтовни.
— Скажи ему, что, по-моему, писать — занятие гнусное, — говорил Билл. — Скажи, скажи ему. Скажи ему; мне стыдно, что я писатель.
Педро Ромеро сидел рядом с Брет и слушал ее.
— Ну, скажи ему! — кричал Билл.
Ромеро, улыбаясь, поднял голову.
— Этот сеньор, — сказал я, — писатель.
Ромеро с почтением посмотрел на Билла.
— И тот тоже, — сказал я, указывая на Кона.
— Он похож на Виляльту, — сказал Ромеро, глядя на Билла. — Правда, Рафаэль, он похож на Виляльту?
— Не нахожу, — ответил критик.
— Правда, — по-испански сказал Ромеро, — он очень похож на Виляльту. А пьяный сеньор чем занимается?
— Ничем.
— Потому он и пьет?
— Нет. Он собирается жениться на этой сеньоре.
— Скажите ему, что все быки безрогие! — крикнул Майкл, очень пьяный, с другого конца стола.
— Что он говорит?
— Он пьян.
— Джейк! — крикнул Майкл, — скажите ему, что быки безрогие!
— Вы понимаете? — спросил я.
— Да.
Я был уверен, что он не понял, поэтому и не беспокоился.
— Скажите ему, что Брет хочет посмотреть, как он надевает свои зеленые штаны.
— Хватит, Майкл.
— Скажите ему, что Брет до смерти хочется знать, как он влезает в свои штаны.
— Хватит.
Все это время Ромеро вертел свою рюмку и разговаривал с Брет. Брет говорила по-французски, а он говорил по-испански и немного по-английски и смеялся.
Билл наполнил рюмки.
— Скажите ему, что Брет хочет…
— Ох, заткнитесь, Майкл, ради Христа!
Ромеро поднял глаза и улыбнулся.
— Это я понял, — сказал он.
В эту минуту в столовую вошел Монтойя. Он уже хотел улыбнуться мне, но тут увидел, что Педро Ромеро, держа большую рюмку коньяку в руке, весело смеется, сидя между мной и женщиной с обнаженными плечами, а вокруг стола одни пьяные. Он даже не кивнул.
Монтойя вышел из комнаты. Майкл встал, готовясь провозгласить тост.
— Выпьем за… — начал он.
— Педро Ромеро, — сказал я. Все встали. Ромеро принял тост очень серьезно, и мы все чокнулись и осушили наши рюмки, причем я старался, чтобы все кончилось скорей, так как Майкл пытался объяснить, что он хотел выпить совсем за другое. Но все сошло благополучно, и Педро Ромеро пожал всем руки и вышел вместе с критиком.
— Бог мой! Какой очаровательный мальчик, — сказала Брет. — Что бы я дала, чтобы посмотреть, как он влезает в свой костюм. Он, наверное, пользуется рожком для ботинок.
— Я хотел сказать ему это, — начал Майкл, — а Джейк все время перебивал меня. Зачем вы перебиваете меня? Вы думаете, вы лучше меня говорите по-испански?
— Отстаньте, Майкл! Никто вас не перебивал.
— Нет, я хотел бы это выяснить. — Он отвернулся от меня. — Вы думаете. Кон, вы важная птица? Вы думаете, вам место в нашей компании? В компании, которая хочет повеселиться? Ради бога, не шумите так, Кон.
— Бросьте, Майкл, — сказал Кон.
— Вы думаете, вы здесь нужны Брет? Вы думаете, с вами веселей? Отчего вы все время молчите?
— Все, что я имел сказать, Майкл, я уже сказал вам на днях.
— Я, конечно, не писатель. — Ноги плохо держали Майкла, и он опирался на стол. — Я не гений. Но я знаю, когда я лишний. Почему вы, Кон, не чувствуете, когда вы лишний? Уходите. Уходите, ради всего святого! Уберите свою скорбную еврейскую физиономию. Разве я не прав?
Он посмотрел на нас.
— Конечно, прав, — сказал я. — Пойдемте все в кафе Ирунья.
— Нет, вы скажите, разве я не прав? Я люблю эту женщину.
— Ох, не начинай сначала. Хватит уже, Майкл, — сказала Брет.
— Разве я не прав, Джейк?
Кон все еще сидел за столом. Лицо его стало изжелта-бледным, как всегда, когда его оскорбляли, но вместе с тем, казалось, ему это приятно. Он тешил себя ребячливой полупьяной игрой в герои: все это из-за его связи с титулованной леди.
— Джейк, — сказал Майкл. Он чуть не плакал. — Вы знаете, что я прав. Послушайте, вы! — Он повернулся к Кону. — Уходите! Сейчас же уходите!
— Не уйду, Майкл, — сказал Кон.
— Ах, не уйдете! — Майкл пошел к нему вокруг стола.
Кон встал и снял очки. Он стоял наготове, изжелта-бледный, с полуопущенными руками, гордо и бесстрашно ожидая нападения, готовый дать бой за свою даму сердца.
Я обхватил Майкла.
— Идем в кафе, — сказал я. — Ведь не можете вы ударить его здесь, в отеле.
— Верно! — сказал Майкл. — Очень верная мысль.
Мы пошли к дверям. Пока Майкл, спотыкаясь, поднимался по ступенькам, я посмотрел через плечо и увидел, что Кон снова надевает очки. Билл сидел за столом и наливал себе рюмку фундадору. Брет сидела, глядя прямо перед собой.
Когда мы вышли на площадь, дождя уже не было и луна пыталась выглянуть из-за туч. Дул ветер. Играл военный оркестр, и в дальнем конце площади толпа собралась вокруг пиротехника и его сына, пускавших шары с нагретым воздухом. Шары поднимались толчками, по диагонали, и ветер разрывал их или прибивал к одному из домов на площади. Иногда они падали в толпу. Магний вспыхивал, шар взрывался, и люди разбегались. Никто не танцевал на площади, гравий был слишком мокрый!
Брет вышла из отеля с Биллом и Коном и подошла к нам. Мы стояли в толпе и смотрели на дона Мануэля Оркито, короля фейерверка, который стоял на маленьком помосте, осторожно подталкивая палками шары, стоял высоко над толпой и пускал шары по ветру. Ветер сбивал все шары, и лицо дона Мануэля блестело от пота в свете его сложного фейерверка, который падал в толпу, взрывался и прыгал, брызжа искрами и треща под ногами. Каждый раз, как светящийся бумажный пузырь кренился, вспыхивал и падал, в толпе поднимались крики.
— Не повезло дону Мануэлю, — сказал Билл.
— Откуда вы знаете, что его зовут дон Мануэль? — спросила Брет.
— В афише сказано. Дон Мануэль Оркито, пиротехник esta ciudad2.
— Globos illuminados3, — сказал Майкл. — Коллекция globos illuminados. Так сказано в афише.
Ветер относил звуки оркестра.
— Хоть бы один поднялся, — сказала Брет. — Этот дон Мануэль прямо из себя выходит.
— Он, должно быть, целый месяц готовился, чтобы они взлетели и получилось: «Слава святому Фермину», — сказал Билл.
— Globos illuminados, — сказал Майкл. — Целая куча дурацких globos illuminados.
— Идемте, — сказала Брет. — Что мы тут стоим?
— Ее светлость желает выпить, — сказал Майкл.
— Как это ты догадался? — сказала Брет.
В кафе было тесно и очень шумно. Никто на нас не обратил внимания. Свободного столика мы не нашли. Стоял оглушительный шум.
— Давайте уйдем отсюда, — сказал Билл.
Под аркой продолжалось гулянье. Кое-где за столиками сидели англичане и американцы из Биаррица в спортивных костюмах. Многие женщины разглядывали гуляющих в лорнет. Мы встретили девушку из Биаррица, с которой недавно нас познакомил Билл. Она жила с подругой в «Гранд-отеле». У подруги разболелась голова, и она пошла спать.
— Вот бар, — сказал Майкл. Это был «Миланский бар», тесный второразрядный кабачок, где можно было перекусить и где в задней комнате танцевали. Мы все сели за столик и заказали бутылку фундадору. В кабачке было пустовато. Никакого веселья не замечалось.
— Фу, как здесь скучно, — сказал Билл.
— Еще слишком рано.
— Возьмем фундадор с собой и придем попозже, — сказал Билл. — Не хочу я сидеть тут в такой вечер.
— Пойдемте обратно и поглядим на англичан, — сказал Майкл. — Люблю глядеть на англичан.
— Они ужасны, — сказал Билл. — Откуда они взялись?
— Они приехали из Биаррица, — сказал Майкл. — Они приехали посмотреть на забавную, миленькую испанскую фиесту.
— Я им покажу фиесту! — сказал Билл.
— Вы ужасно красивая девушка, — обратился Майкл к знакомой Билла. — Откуда вы явились?
— Хватит, Майкл.
— Послушайте, она же прелестна. Где я был? Где были мои глаза? Вы просто прелесть. Скажите, мы знакомы? Пойдемте со мной и Биллом. Мы пропишем англичанам фиесту.
— Я им покажу фиесту! — сказал Билл. — Какого черта им здесь нужно?
— Идем, — сказал Майкл. — Только мы втроем. Пропишем фиесту английской сволочи. Надеюсь, вы не англичанка? Я шотландец. Ненавижу англичан. Я им покажу фиесту! Идем, Билл.
В окно нам видно было, как все трое, взявшись под руки, зашагали к кафе. На площади взвивались ракеты.
— Я еще посижу здесь, — сказала Брет.
— Я останусь с вами, — сказал Кон.
— Ох нет! — сказала Брет. — Ради бога, уйдите куда-нибудь. Разве вы не видите, что нам с Джейком нужно поговорить?
— Этого я не знал, — сказал Кон. — Я просто хотел тут посидеть, потому что я слегка пьян.
— Вот уж действительно причина. Если вы пьяны, ступайте спать. Ступайте спать.
— Достаточно грубо я с ним обошлась? — спросила Брет, когда Кон уже ушел. — Господи, как он мне надоел!
— Веселья от него мало.
— Он угнетает меня.
— Он очень плохо ведет себя.
— Ужасно плохо. А имел случай показать, как нужно вести себя.
— Он, наверно, и сейчас стоит за дверью.
— Да. С него станется. Знаешь, я теперь поняла, что с ним творится. Он не может поверить, что это ничего не значило.
— Я знаю.
— Никто другой не вел бы себя так. Ох, как мне это все надоело! А Майкл-то. Майкл тоже хорош.
— Майклу очень тяжело.
— Да. Но из этого не следует, что нужно быть свиньей.
— Все ведут себя плохо, — сказал я. — Дай только случай.
— Ты бы иначе себя вел. — Брет взглянула на меня.
— Я был бы таким же идиотом, как Кон.
— Милый, зачем мы говорим такую чушь?
— Хорошо. Давай говорить о чем хочешь.
— Не сердись. У меня нет никого, кроме тебя, а мне так скверно сегодня.
— У тебя есть Майкл.
— Да, Майкл, Вот тоже сокровище, правда?
— Послушай, — сказал я. — Майклу очень тяжело, что Кон здесь околачивается и не отходит от тебя.
— Будто я не знаю, милый. Пожалуйста, не говори об этом, мне и так тошно.
Я никогда еще не видел, чтобы Брет так нервничала. Она избегала моего взгляда и упорно смотрела в стену.
— Хочешь пройтись?
— Да. Пойдем.
Я закупорил бутылку фундадору и отдал ее буфетчику.
— Выпьем еще, — сказала Брет. — У меня нервы разгулялись.
Мы выпили еще по рюмке мягкого душистого коньяка.
— Идем, — сказала Брет.
Когда мы вышли, я увидел Кона, выходящего из-под аркады.
— Ну конечно, вот он, — сказала Брет.
— Он не может уйти от тебя.
— Бедняга!
— А мне ни капли его не жаль. Я сам его ненавижу.
— Я тоже, — она вздрогнула, — ненавижу за то, что он так страдает.
Я взял ее под руку, и мы пошли по неширокой улице прочь от толпы и огней площади. На улице было темно и мокро, и мы пошли к укреплениям на окраину города. Мы проходили мимо открытых дверей винных лавок, откуда свет падал на черную мокрую улицу и доносились внезапные взрывы музыки.
— Хочешь зайти?
— Нет.
На окраине мы шли по мокрой траве, потом поднялись на каменный крепостной вал. Я постелил газету на камень, и Брет села. По ту сторону темной равнины видны были горы. Дул сильный ветер, и тучи то и дело закрывали луну. Под нами чернели глубокие рвы укреплений. Позади были деревья, и тень от собора, и силуэт очерченного лунным светом города.
— Не горюй, — сказал я.
— Мне очень скверно, — сказала Брет. — Давай помолчим.
Мы смотрели на равнину. Длинными рядами стояли под луной темные деревья. По дороге, поднимающейся в гору, двигались автомобильные фары. На вершине горы светились огни крепости. Внизу, налево, текла река. Она вздулась от дождя, вода была черная и гладкая, деревья темные. Мы сидели на валу и смотрели. Брет глядела прямо перед собой. Вдруг она вздрогнула:
— Холодно.
— Хочешь вернуться?
— Пойдем парком…
Мы сошли с вала. Тучи снова заволакивали небо. В парке под деревьями было темно.
— Джейк, ты еще любишь меня?
— Да, — сказал я.
— Знаешь, я погибла, — сказала Брет.
— Что ты?
— Я погибла. Я с ума схожу по этому мальчишке, Ромеро. Я, наверное, влюбилась в него.
— Я не стал бы этого делать на твоем месте.
— Я не могу с собой сладить. Я погибла. У меня все рвется внутри.
— Не делай этого.
— Не могу с собой сладить. Я никогда не могла с собой сладить.
— Это надо прекратить.
— Как же я прекращу? Не могу я ничего прекратить. Посмотри.
Она протянула мне руку.
— Все во мне вот так дрожит.
— Не надо этого делать.
— Не могу с собой сладить. Я все равно погибла. Неужели ты не понимаешь?
— Нет.
— Я должна что-нибудь сделать. Я должна сделать что-нибудь такое, чего мне по-настоящему хочется. Я потеряла уважение к себе.
— Совсем тебе не нужно этого делать.
— Милый, не мучь меня. Как ты думаешь, легко мне терпеть этого несчастного Кона и скандалы, которые устраивает Майкл?
— Знаю, что нелегко.
— Не могу же я все время напиваться.
— Нет.
— Милый, пожалуйста, останься со мной. Ты останешься со мной и поможешь мне?
— Конечно.
— Я не говорю, что это хорошо. Хотя для меня это хорошо. Господи, никогда я не чувствовала себя такой дрянью.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Пойдем, — сказала Брет. — Пойдем разыщем его.
Мы вместе шли в темноте под деревьями по усыпанной гравием аллее, потом аллея кончилась, и мы через ворота парка вышли на улицу, ведущую в город.
Педро Ромеро был в кафе. Он сидел за столиком с другими матадорами и спортивными критиками. Все они курили сигары. Когда мы вошли, они посмотрели на нас. Ромеро поклонился улыбаясь. Мы сели за столик в середине комнаты.
— Попроси его перейти к нам и выпить с нами.
— Подожди. Он сам придет.
— Не могу смотреть на него.
— А на него приятно смотреть, — сказал я.
— Всю жизнь я делала все, что мне хочется.
— Знаю.
— Я чувствую себя такой дрянью.
— Будет тебе, — сказал я.
— Господи! — сказала Брет. — Чего только женщинам не приходится выносить.
— Разве?
— Ох, я чувствую себя такой дрянью.
Я посмотрел в их сторону. Педро Ромеро улыбнулся. Он сказал что-то сидящим с ним за столиком и встал. Он подошел к нашему столику. Я встал, и мы пожали друг другу руки.
— Не хотите ли выпить?
— Позвольте мне угостить вас, — сказал он. Он отодвинул стул и сел, безмолвно испросив разрешение у Брет. Держался он превосходно. Но продолжал курить. Сигара хорошо шла к его лицу.
— Вы любите сигары? — спросил я.
— Очень. Я всегда курю сигары.
Это придавало ему вес. С сигарой он казался старше. Я обратил внимание на кожу его лица. Она была чистая, гладкая и очень смуглая. На скуле виднелся треугольный шрам. Я видел, что он смотрит на Брет. Он чувствовал, что между ними что-то есть. Он, должно быть, почувствовал это, когда Брет пожала ему руку. Но он вел себя очень осторожно. Я думаю, он был уверен, но боялся сделать промах.
— Вы завтра выступаете? — спросил я.
— Да, — сказал он. — Альгабено был ранен сегодня в Мадриде. Вы слышали?
— Нет, — сказал я. — Тяжело?
Он покачал головой.
— Пустяки. Вот сюда. — Он показал на свою ладонь.
Брет потянулась к его руке и расправила пальцы.
— А-а, вы умеете гадать? — сказал он по-английски.
— Немного. Не хотите?
— Хочу, я очень люблю это. — Он положил руку на стол, ладонью вверх. — Скажите, что я буду жить вечно и стану миллионером. — Он все еще был очень вежлив, но более уверен в себе. — Посмотрите, — сказал он, — есть ли у меня там быки?
Он засмеялся. Рука у него была очень красивая, с сухим запястьем.
— Тут тысячи быков, — сказала Брет. Все ее волнение прошло. Она была очень хороша.
— Отлично, — засмеялся Ромеро. — По тысяче дуро за штуку, — сказал он мне по-испански. — Скажите еще что-нибудь.
— Хорошая рука, — сказала Брет. — Я думаю, он проживет очень долго.
— Говорите мне, а не вашему другу.
— Я говорю, что вы долго проживете.
— Знаю, — сказал Ромеро. — Я никогда не умру.
Я постучал костяшками пальцев по столу. Ромеро заметил это. Он покачал головой.
— Нет. Этого не нужно. Быки — мои лучшие друзья.
Я перевел его слова Брет.
— Вы убиваете своих друзей? — спросила она.
— Всегда, — сказал он по-английски и засмеялся. — Чтобы они не убили меня. — Он посмотрел на нее через стол.
— Вы хорошо говорите по-английски.
— Да, — сказал он. — Иногда говорю неплохо. Только об этом никто не должен знать. Не годится, чтобы тореро говорил по-английски.
— Почему? — спросила Брет.
— Не годится. Все будут недовольны. У нас так не полагается.
— Почему будут недовольны?
— Просто так. Тореро не должен быть такой.
— А какой же?
Он засмеялся, нахлобучил шляпу на глава, передвинул сигару во рту и сделал сердитое лицо.
— Как те за столом, — сказал он. Я поглядел туда. Он в точности передразнил выражение лица Насионаля. Он улыбнулся, и лицо его приняло прежнее выражение. — Нет. Я должен забыть английский язык.
— Только не сейчас, — сказала Брет.
— Не надо?
— Не надо.
— Ну не буду.
Он снова засмеялся.
— Я хочу такую шляпу, — сказала Брет.
— Хорошо, я вам достану.
— Отлично. Смотрите же, достаньте.
— Непременно. Сегодня же достану.
Я встал. Ромеро тоже поднялся.
— Сидите, — сказал я. — Я пойду разыщу наших друзей и приведу их сюда.
Он посмотрел на меня. Это был взгляд, в последний раз спрашивающий, все ли ясно. Все было ясно.
— Садитесь, — сказала ему Брет. — Поучите меня говорить по-испански.
Он сел и взглянул на нее через стол. Я вышел. Люди, сидевшие за столиком матадоров, провожали меня жесткими взглядами. Приятного в этом было мало. Двадцать минут спустя, когда я вернулся и заглянул в кафе, Брет и Педро Ромеро уже не было. На столике еще стояли стаканы из-под кофе и наши три пустые рюмки. Подошел официант с салфеткой, собрал стаканы и рюмки и вытер стол.
Примечания
1 почистить ботинки? (исп.)
2 этого города (исп.)
3 светящиеся шары (исп.)
| Предыдущая страница | Оглавление "Фиеста" (И восходит солнце) | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"