Эрнест Хемингуэй
|
Острова в океане. В море. Глава VIIIОн почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и он сказал: — Том, одного мы достали, Вилли и я. Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним. Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой у него были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан с водой. — Посмотрите, что у нас тут есть, — сказал он. Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже обросли белокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнем дневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож на святого. — Он не может говорить, — сказал Ара. — Мы с Вилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него к тебе. — Да, я еще с трапа учуял, — сказал Томас Хадсон. — Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, — обратился он к Питерсу. Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазами на Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсон услышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую из огней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Он снова поглядел на немца. — Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи: это очень важно. Питерс снова заговорил с немцем — мягко и, как показалось Томасу Хадсону, даже ласково. Немец с трудом выговорил три слова. — Он говорит, что ничто не важно, — сказал Питерс. — Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси, не сделать ли ему укол морфия. Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес три слова. — Он говорит, теперь ему уже не больно, — сказал Питерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речи ласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку. — Уймись-ка, Питерс, — сказал Томас Хадсон. — Переводи только то, что я говорю, и переводи точно, слышишь? — Да, сэр, — сказал Питерс. — Скажи ему, что я могу заставить его говорить. Питерс что-то сказал немцу, и тот обратил глаза к Томасу Хадсону. Это были старческие глаза, вставленные в лицо молодого человека, только постаревшее, как стареет топляк, и почти такое же серое. — Nein, — медленно выговорил немец. — Он говорит — нет, — перевел Питерс. — Это я и сам понял, — сказал Томас Хадсон. — Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спроси его, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки не откажется от морфия? Скажи, у нас его много. Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона и улыбнулся скупой северной улыбкой. Он что-то почти неслышно сказал Питерсу. — Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфий лучше поберечь. Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел: — Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы ему очень кстати. — Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, — сказал Томас Хадсон. Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными, ездившими на Мегано. — Потише поднимайтесь на борт, — сказал им Томас Хадсон. — И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу, чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили? — Ничего, — сказал Генри. — Ровнехонько ничего. — Питерс, — сказал Томас Хадсон. — Говори с ним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдем выпьем. Внизу он сказал: — Ну как у тебя с супом, Вилли? — Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, — сказал Вилли. — Она еще теплая. Сейчас дам ему. — Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с пряностями? — сказал Томас Хадсон. — Это его еще вернее прикончит. А где куриный бульон? — Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это же для Генри. — И правильно, — сказал Генри. — Чего ради нам с ним цацкаться? — А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа, я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара. — Они сделали для него укрытие, Том, и у него была хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять. Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на месте? Если так, то это я виноват. — У него было оружие? — Нет. Ни оружия, ни личного опознавательного знака. — Дай мне мой джин, — сказал Томас Хадсон. — Как по-твоему, когда были срезаны ветки для укрытия? — По-моему, не позже, чем вчера утром. Но я, конечно, не уверен в этом. — Вообще-то он хоть что-нибудь говорил? — Нет. Как увидел нас с автоматами, так и сделался точно деревянный. Вот только испугался Вилли. Должно быть, когда увидел его глаз. А когда мы его подняли, он улыбнулся. — Чтобы показать, что он еще может улыбаться, — вставил Вилли. — И сразу сомлел, — сказал Ара. — Долго еще ему умирать, как ты считаешь, Том? — Не знаю. — Ну, пойдем-ка наверх и выпивку с собой возьмем, — сказал Генри. — Я не доверяю Питерсу. — Сперва съедим эту похлебку, — сказал Вилли. — Я голоден. А ему можно согреть банку с куриным бульоном, если Генри согласен. — Если он от этого заговорит, тогда пожалуйста, — сказал Генри. — Ну, навряд ли, — сказал Вилли. — Но, видно, и в самом деле свинство — совать ему эту похлебку, когда он так плох. Отнеси ему коньяку, Генри. Может, он его любит, как мы с тобой. — Не тревожьте его, — сказал Томас Хадсон. — Он хороший фриц. — Ну как же, — сказал Вилли. — Все фрицы хорошие, когда лапки кверху поднимают. — Он не поднимал лапок, — сказал Томас Хадсон. — Он просто умирает. — И с большим достоинством, — сказал Ара. — Ты что, тоже записался в обожатели фрицев? — спросил его Вилли. — Значит, вас теперь двое — ты да Питерс. — Прекрати, Вилли, — сказал Томас Хадсон. — А тебе-то что? — сказал ему Вилли. — Ты же всего-навсего выдохшийся вожак горсточки пылких обожателей фрицев. — Пойдем на бак, Вилли, — сказал Томас Хадсон. — Ара, когда суп согреется, отнеси его на корму. А вы, все, кто хочет, можете идти смотреть, как этот фриц умирает. Только не лезьте к нему. Антонио хотел было пойти за Вилли и Томасом Хадсоном, но Томас Хадсон отрицательно покачал головой, и Антонио вернулся в камбуз. Уже почти стемнело. Томас Хадсон только-только различал лицо Вилли. При таком освещении оно показалось ему более приятным, может быть и потому, что он стоял со стороны его зрячего глаза. Томас Хадсон посмотрел на Вилли, на обе якорные цепи, на еще маячившее в сумраке дерево на берегу. Ненадежный здесь грунт — песок, подумал он и сказал: — Ну, Вилли, выкладывай, что там тебе еще не дает покоя? — Ты, — сказал Вилли. — Изматываешь себя до полусмерти, потому что у тебя сын погиб. У всех дети умирают, не знаешь, что ли? — Знаю. Еще что? — Этот хреновый Питерс и этот хреновый фриц развели смрад на всю корму, и вообще, что это за судно такое, на котором первым помощником — кок? — Как он стряпает? — Стряпает он что надо и насчет вождения мелких судов знает побольше, чем мы все, вместе взятые, включая и тебя. — Да, гораздо больше. — А, к матери все это, Том. Ты не думай, что я злюсь на тебя. Мне не на что злиться. Просто я привык к другим порядкам. Но мне нравится это судно, и люди все мне здесь нравятся, кроме этого дерьмового Питерса. Только ты перестань себя изматывать. — А я не изматываю, — сказал Томас Хадсон. — Я ни о чем не думаю, кроме работы. — Ох, до чего же возвышенно, прямо набить тебя опилками да на кресте распять, — сказал Вилли. — Ты бы лучше о шлюхах думал. — Что ж, мы в общем к ним и держим путь. — Вот это другой разговор. — Вилли, а ты сейчас как — ничего? — Конечно. А что? Просто этот фриц меня разбередил. Они ведь так аккуратно его устроили, как мы никого бы устроить не сумели. Или, может, сумели бы, будь у нас время. А они вот нашли время. Ну, положим, они не знали, что мы так близко. Но как им не знать, что кто-то за ними гонится? Теперь уж все за ними гонятся. А они так заботливо его устроили, как только можно устроить человека в таком состоянии. — Верно, — сказал Томас Хадсон. — И тех на острове они тоже очень заботливо устроили. — Да, — сказал Вилли. — Вот в том-то и беда. Тут вошел Питерс. Он всегда держался как солдат морской пехоты, даже когда был не в лучшем виде, и очень гордился той подлинной дисциплиной без внешних формальностей, которая была правилом на судне. Он больше чем кто-либо умел этим пользоваться. Но сейчас, войдя, он стал по стойке «смирно» и отдал честь, из чего стало видно, что он пьян, и сказал: — Том, то есть, простите, сэр. Он умер. — Кто умер? — Пленный, сэр. — Хорошо, — сказал Томас Хадсон. — Включи свой генератор и постарайся связаться с Гуантанамо. У них, наверно, что-нибудь для нас есть, подумал он. — Пленный говорил? — спросил он Питерса. — Нет, сэр. — Вилли, — сказал Томас Хадсон, — как ты себя чувствуешь? — Очень хорошо. — Возьми несколько магниевых лампочек и сделай с него два снимка в профиль, с одной и с другой стороны. Откинь одеяло, и стяни с него шорты, и сделай один снимок во весь рост, как он там лежит на корме. Еще один снимок анфас головы и один — анфас во весь рост. — Слушаю, сэр, — сказал Вилли. Томас Хадсон поднялся на мостик. Он слышал, как заработал генератор, и видел вспышки магниевых лампочек. Там наверху, где все подсчитывают, не поверят даже тому, что у нас вообще был пленный. Доказательств нет. Кто-нибудь скажет, что это было просто мертвое тело, которое фрицы спихнули в море, а мы подобрали. Надо было раньше его сфотографировать. А, ладно, ну их к чертям. Может, завтра мы остальных добудем. Подошел Ара. — Том, кого ты назначишь отвезти его на берег и похоронить? — Кто сегодня меньше всех работал? — Все много работали. Я возьму с собой Хиля, и мы вдвоем все сделаем. Зароем его в песок над линией прилива. — Лучше повыше. — Я пришлю Вилли, и ты ему скажи, какую надпись сделать на доске. У меня в кладовой есть подходящая доска от ящика. — Присылай Вилли. — Зашить тело в брезент? — Нет. Только заверните в его собственное одеяло. Присылай Вилли. — Что нужно? — спросил Вилли. — Сделай на доске надпись: «Неизвестный немецкий матрос» и поставь дату. — Хорошо, Том. Мне съехать на берег для похорон? — Нет, Ара и Хиль поедут. Сделай надпись и отдохни, выпей чего-нибудь. — Как только Питерс поймает Гуантанамо, я пришлю тебе сказать. А ты сам не хочешь сойти вниз? — Нет. Я и тут отдыхаю. — И каково это — бодрствовать на мостике такого большого корабля, с сознанием своей ответственности и всякой прочей дерьмовой хреновины? — Примерно так же, как делать надпись на той доске. Пришла радиограмма из Гуантанамо. Расшифрованная, она гласила: ПРОДОЛЖАЙТЕ ТЩАТЕЛЬНЫЕ ПОИСКИ ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ. Это нам, сказал про себя Томас Хадсон. Он лег и тут же заснул, и Генри укрыл его легким одеялом.
|
||||
|
|||||
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна. © 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер" |