Райский сад Эрнест Хемингуэй

Райский сад. Глава тридцатая

Проснулся Дэвид рано, с первым, проникшим в комнату утренним светом. За окном еще стоял серый полумрак, сосны были не похожи на те, что он привык видеть из своего окна, и, казалось, море за ними начиналось гораздо дальше. Он отлежал правую руку, и она плохо слушалась. Стряхнув сон, Дэвид увидел чужую постель, а потом спавшую рядом Мариту. Он все вспомнил и, с нежностью посмотрев на нее, прикрыл молодое загорелое тело простыней, еще раз осторожно поцеловал ее и, надев халат, вышел во влажное от росы утро, унося с собой ее образ. У себя в комнате он принял холодный душ, побрился, надел рубашку и шорты и пошел в рабочую комнату. Возле комнаты Мариты он остановился, тихонько приоткрыл дверь, какое-то время постоял, глядя на спящую девушку, потом осторожно закрыл дверь и пошел к себе. Он приготовил карандаши и новую тетрадь, пять карандашей заточил и начал писать рассказ об отце и о том рейде в год восстания Маджи-Маджи, который начался с перехода через злополучное озеро. Он был еще в пути, преодолев только часть кошмарного перехода, когда восход солнца застал их на полдороге в таком месте, где идти можно было только в темноте. С наступлением невыносимой жары стали появляться миражи. К тому времени, когда утро за окном было в самом разгаре и с моря через сосны подул сильный свежий восточный бриз, он как раз проснулся в лагере под фиговыми деревьями, там, где по обнаженной породе обрыва стекала вода. На рассвете, сняв лагерь, они отправились в путь по лощине, переходящей в узкий, глубокий овраг.

Он понял, что знает об отце гораздо больше, чем когда писал этот рассказ в первый раз, и это было видно хотя бы по тем незначительным деталям, благодаря которым образ отца получался более осязаемым, и теперь в рассказе было уже не одно, а несколько измерений. Теперь он был счастлив, что отец оказался не так прост.

Дэвид писал уверенно, легко, и уже найденные раньше фразы ложились на бумагу четкими и завершенными, а он исправлял и перекраивал их так, точно работал над корректурой. Он не потерял ни единого предложения, и многие фразы остались без изменения, такими, как он их запомнил. К двум часам дня Дэвид восстановил, исправил и доработал столько, сколько раньше мог написать лишь за пять дней. Он попробовал работать дальше и впервые перестал сомневаться, что все утраченное возвратится к нему полностью.