За рекой, в тени деревьев. Глава 29
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на приятной, жестковатой, только что постеленной кровати; она положила ему голову на грудь, и волосы ее рассыпались по его старой, жилистой шее. Он начал рассказывать.
– Мы высадились, но не встретили серьезного сопротивления. Настоящую встречу нам готовили в другом месте. Затем мы соединились с воздушным десантом, заняли и закрепили за собой несколько городов и наконец захватили Шербур. Это было нелегко, операцию пришлось провести очень быстро; командовал ею генерал по прозвищу Молниеносный Джо, о котором ты, верно, никогда и не слыхала. Хороший генерал.
– Пожалуйста, дальше. Про Молниеносного Джо ты мне уже говорил.
– После Шербура у нас всего было вдоволь. Себе я не взял ничего, кроме адмиральского компаса, – у меня тогда была моторка на Чизапском заливе. Нам достался весь коньяк германского интендантства, а кое-кто из офицеров прикарманил миллионов по шести французских франков, которые печатали фрицы. Их принимали до прошлого года; за доллар давали пятьдесят франков, и те, кто ухитрился переслать франки домой – через любовниц или адъютантов, – неплохо на этом нажились.
Я-то ничего не украл, кроме компаса, – мне казалось, что зря красть на войне не стоит: это приносит несчастье. Но коньяк я пил и в свободные минуты учился читать этот сложный компас. Компас был моим единственным другом, а телефон поглощал всю жизнь. Проводов у нас было больше, чем… в Техасе.
– Пожалуйста, рассказывай, но, если можешь, говори поменьше грубых слов. Этого слова я не понимаю и не желаю его понимать.
– Техас – большой штат, – сказал полковник. – Вот почему я привел в пример его женское население. Я же не мог привести в пример Вайоминг – народу там не больше тридцати, ну от силы пятидесяти тысяч, а проводов была уйма, их то и дело приходилось тянуть, свертывать, а потом тянуть снова.
– Дальше.
– Перейдем сразу к прорыву, – сказал полковник. – Но скажи, тебе не скучно?
– Нет.
– Так вот, об этом сволочном прорыве, – сказал полковник, повернув к ней голову. Теперь он уже не рассказывал, а, скорее, исповедовался. – В первый же день появилась их авиация и сбросила такие игрушки, которые сбивают с толку радар, и наше наступление отменили. Мы были готовы, но его отменили. Начальству, конечно, виднее. Ох, до чего же я люблю начальство, прямо как горькую редьку.
– Рассказывай и не злись.
– Условия, видите ли, благоприятствовали, – сказал полковник. – Ну, на другой день мы все-таки бросили вызов врагу, как говорят наши двоюродные братья англичане, которые не в состоянии прорвать даже мокрое полотенце; вот тут над нами и стали парить наши короли воздуха. Когда мы увидели первые самолеты, остальные еще только поднимались с насиженных мест на поросшем зеленой травкой авианосце, который зовется Англией. Они так и сияли, светлые, красивые, – и к тому времени защитную окраску первых дней вторжения уже соскоблили, может, ее и раньше не было. Точно не помню.
Так или иначе, дочка, вереница самолетов тянулась на восток, насколько хватал глаз. Похоже было на бесконечно длинный поезд. Они летели высоко в небе, красота, да и только! Я еще сказал своему начальнику разведки, что этот поезд можно окрестить «Валгалла». Тебе не надоело слушать?
– Нет. Я так и вижу этот экспресс «Валгалла». У нас тут никогда не было столько самолетов. Но вообще самолеты мы видели. Даже часто.
– Мы находились в двух тысячах ярдов от исходного рубежа. А ты знаешь, дочка, что такое две тысячи ярдов перед атакой?
– Нет. Откуда мне знать.
– Тут головная часть экспресса «Валгалла» сбросила дымовые бомбы, развернулась и пошла домой. Бомбы были сброшены точно, они ясно указали цель – позиции фрицев. Хорошие у них были позиции, ничего не скажешь: пожалуй, мы бы их оттуда не выбили, если бы не весь тот пышный аттракцион, который мы тогда наблюдали.
Ну а потом чего только не сбросил экспресс «Валгалла» на фрицев – туда, где они засели и где пытались нас задержать.
Позднее там все выглядело, как после землетрясения, а пленные, которых мы брали, дрожали, словно в лихорадке. Это были храбрые парни из Шестой парашютной дивизии, но их трясло, и они никак не могли взять себя в руки.
Сама видишь, бомбежка была что надо. Как раз то, о чем можно мечтать, если хочешь повергнуть противника в страх и трепет.
Короче говоря, дочка, ветер подул с востока, и дым стало относить назад, прямо на нас. Тяжелые бомбардировщики бомбили линию дымовой завесы, а она висела теперь над нами. Вот авиация и принялась нас бомбить так же усердно, как раньше фрицев. Сперва это были тяжелые бомбардировщики, и тому, кто там побывал, уже нечего бояться ада. Потом, чтобы подготовить прорыв получше и оставить как можно меньше людей с обеих сторон, налетели средние бомбардировщики и принялись за тех, кто был еще жив. Ну а потом, как только экспресс Валгалла" повернул домой, растянувшись во всей своей красе и величии от французского побережья через всю Англию, мы пошли на прорыв.
«Если у человека есть совесть, – сказал себе полковник, – ему иногда не мешает подумать, что такое военная авиация».
– Дай-ка мне бокал вальполичеллы, – сказал полковник и чуть не забыл добавить «пожалуйста». – Извини, – сказал он. – Пожалуйста, ляг поудобней, киса. Ты ведь сама просила, чтобы я тебе рассказал.
– Я не киса. Ты меня, наверно, с кем-нибудь спутал.
– Правильно. Ты моя последняя, настоящая и единственная любовь. Так? Но ты сама просила меня рассказывать.
– Пожалуйста, рассказывай, – сказала девушка. – Я бы хотела быть твоей кисой, но не знаю, что для этого нужно. Я ведь всего-навсего девушка из Венеции и люблю тебя.
– Так и запишем, – сказал полковник. – И я тебя люблю; а это словечко я, кажется, подцепил на Филиппинах.
– Может быть. Но мне бы хотелось быть просто твоей девушкой.
– Ты и есть моя девушка, – сказал полковник. – Вся, целиком, со всеми потрохами.
– Пожалуйста, не говори грубостей, – сказала она. – Пожалуйста, люби меня и расскажи все, как было, но только не расстраивайся.
– Я расскажу тебе все, как было, – сказал он. – Во всяком случае, постараюсь, и будь что будет. Если уж ты этим интересуешься, лучше тебе все узнать от меня, чем прочесть в какой-нибудь дерьмовой книжке.
– Пожалуйста, не надо быть грубым. Ты просто расскажи мне все, как было, и обними меня покрепче, но рассказывай по порядку, чтобы у тебя на душе стало легче. Если тебе это удастся.
– Мне не от чего облегчать душу, – сказал он. – Разве что от воспоминаний о том, как тяжелые бомбардировщики действуют в тактических целях. Я ничего против их не имею, если они действуют правильно, – пусть даже тебе грозит смерть. Но для поддержки наземных сил мне подавай кого-нибудь вроде Кесады. Вот кто влепит им пинка в задницу.
– Пожалуйста, не надо…
– Если ты хочешь бросить такую старую клячу, как я, этот парень всегда окажет тебе поддержку.
– Ты вовсе не старая кляча, что бы это ни значило, и я тебя люблю.
– Пожалуйста, дай мне две таблетки вон из той бутылочки и налей бокал вальполичеллы, который ты так и не налила, а я расскажу тебе еще кое-что.
– Не надо. Не надо больше рассказывать, я теперь знаю, что тебе это вредно. Особенно – про тот день, когда появился экспресс «Валгалла». Я не инквизиторша, или как там называют инквизиторов женского рода. Давай полежим тихо и поглядим в окно, что творится у нас на Большом канале.
– Пожалуй, это и в самом деле лучше. Да и кому какое дело до этой проклятой войны?
– Разве что нам с тобой, – сказала она и погладила его по голове. – Вот тебе две таблетки из квадратной бутылочки. Вот бокал вина. Надо мне в самом деле прислать тебе вина из нашего имения. Давай немножко поспим. Только будь хорошим, и давай просто полежим. Положи, пожалуйста, сюда свою руку.
– Здоровую или раненую?
– Раненую, – сказала девушка. – Ту, которую я люблю и не могу забыть всю неделю. Я же не могу взять ее на память, как ты взял камни.
– Они лежат в сейфе, – сказал полковник. – Положены на твое имя, – добавил он.
– Давай просто поспим и не будем больше говорить ни о камнях, ни о грустном.
– К черту грустить, – сказал полковник, лежа с закрытыми глазами и положив голову на черный свитер, который был ему дороже родины.
«Надо же иметь настоящую родину, – подумал он. – Моя – вот она».
– Жаль, что ты не президент, – сказала девушка. – Ты был бы замечательным президентом.
– Президентом? Когда мне было шестнадцать, я записался в национальную гвардию штата Монтана. Но я никогда в жизни не носил галстука-бабочки и никогда не был прогоревшим галантерейщиком. Нет у меня данных, чтобы стать президентом. Я даже оппозиции не мог бы возглавить, ведь мне не приходится подкладывать под зад телефонные справочники, когда меня фотографируют. И я не из тех генералов, которые пороха не нюхали. Какого черта, меня даже к Верховному союзному командованию не прикомандировали! И убеленным сединами сенатором мне тоже не быть. Для этого я недостаточно стар. Теперь ведь нами правят подонки. Муть, вроде той, что мотается на дне пивной кружки, куда проститутки накидали окурков. А помещение еще не проветрено, и на разбитом рояле бренчит тапер-любитель.
– Я не все поняла, ведь я так плохо понимаю по-американски. Но это звучит ужасно. А ты все равно не сердись. Лучше я буду сердиться.
– Ты знаешь, что такое прогоревший галантерейщик?
– Нет.
– Само по себе это еще не позор. У нас в Америке их видимо-невидимо. По крайней мере, по одному на каждый город. Но я-то, дочка, всего лишь старый солдат, самый последний человек на свете. Кандидат в Арлингтон, если тело будет возвращено семье. Выбор кладбища остается за семьей.
– Арлингтон красивое место?
– Не знаю, – сказал полковник. – Меня там пока не похоронили.
– А где бы ты хотел, чтобы тебя похоронили?
– Высоко в горах, – сказал он, мгновенно приняв решение. – На любой высоте, где мы били противника.
– Тогда тебя надо похоронить на Граппе.
– В каком-нибудь уголке, на любом изрытом снарядами склоне, лишь бы летом надо мной пасли скот.
– А там пасут скот?
– Конечно. Скот пасут летом повсюду, где трава густая. А девушки из горных поселков, крепко сбитые девушки из крепко сбитых домов, которым не страшны снежные вьюги, загнав осенью скот, ставят капканы на лис.
– И тебе не нравится Арлингтон, или Пер-Лашез, или то, что здесь у нас?
– Эта ваша гнусная свалка?
– Да, хуже, чем это кладбище, у нас в городе нет ничего. Но я постараюсь, чтобы ты лежал там, где тебе нравится, а если хочешь, сама лягу рядом.
– Нет. Это делают всегда в одиночку. Ведь не ходят же вдвоем в сортир!
– Не говори грубых слов, пожалуйста.
– Я хотел сказать, что мне было бы хорошо рядом с тобой. Но смерть – дело сугубо личное и довольно противное. – Он остановился, подумал и неожиданно сказал: – Нет. Выходи замуж, роди пятерых сыновей и всех назови Ричардами.
– Львиное сердце, – без запинки сказала девушка, вступив в игру и положив карты на стол.
– Паршивое сердце, – сказал полковник. – Сердце несправедливого, желчного придиры, который хулит все на свете.
– Пожалуйста, не смей так себя называть, – сказала девушка. – Ты ведь хуже всего говоришь о себе самом. Обними меня покрепче, и давай ни о чем не думать.
Он обнял ее крепко, как только мог, и попытался ни о чем не думать.
| Предыдущая страница | Оглавление "За рекой, в тени деревьев" | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"