Гертруда Стайн о Хемингуэе

Гертруда Стайн никогда ничего не правила в чужих произведениях. Она делала замечания только по общим принципам, обращая внимание на то, что писатель избирает в качестве предмета для описания, на соотношение между увиденным и его изображением. Когда видение не полное, слова оказываются плоскими. Это очень просто, настаивала она, здесь не может быть ошибки. Как раз в это время Хемингуэй начал писать короткие рассказы, которые потом были напечатаны в сборнике, названном "в наше время".

Однажды Хемингуэй прибежал к нам чрезвычайно взволнованный — речь шла о Форде Мэдоксе Форде и журнале "Трансатлантик". Форд Мэдокс Форд за несколько месяцев до этого начал издание "Трансатлантика". <...>

Мы уже слышали, что Форд в Париже, но еще не встречались с ним. Правда, Гертруда Стайн видела экземпляры "Трансатлантика" и нашла их интересными, но никаких идей у нее по этому поводу не возникло.

Хемингуэй пришел очень взволнованный и рассказал, что Форд хочет для очередного номера журнала что-нибудь из написанного Гертрудой Стайн, и он, Хемингуэй, решил печатать "Становление американцев" сериалом, с продолжением, и ему необходимо немедленно получить первые пятьдесят страниц. Гертруду эта идея весьма захватила, но у нас был один-единственный экземпляр рукописи. Хемингуэй заявил, что это не имеет значения, — он перепишет. Мы с ним поделили рукопись, переписали ее, и она появилась в следующем номере "Трансатлантика". Так впервые был напечатан отрывок из этой монументальной работы, которая стала началом, подлинным началом современной прозы, и мы были счастливы. Позднее, когда отношения между Гертрудой Стайн и Хемингуэем испортились, она, тем не менее, всегда с благодарностью вспоминала, что именно Хемингуэй был первым, кто помог опубликовать отрывок из "Становления американцев". Она всегда говорила, что испытывает слабость к Хемингуэю. В конце концов, вспоминала она, он был первым молодым человеком, который постучался в мою дверь и заставил Форда напечатать начало "Становления американцев".

Что касается меня, то я не была так уж уверена, что это сделал Хемингуэй. Я никогда не знала, как все это происходило, но была уверена, что за всем этим стояло нечто иное. Вот так мне кажется.

Гертруда Стайн и Шервуд Андерсон частенько посмеивались над Хемингуэем. Последний раз, когда Шервуд был в Париже, они часто говорили о нем. Они вдвоем сформировали Хемингуэя, и оба немного гордились и несколько стыдились этого результата творчества их ума. Был такой момент, когда Хемингуэй стал отвергать Шервуда Андерсона и все его творчество, и он тогда написал Шервуду письмо от имени американской литературы, которую он, Хемингуэй, в компании со своими сверстниками, намерен спасти, и высказал в этом письме все, что он думал о творчестве Шервуда, и это отнюдь не были комплименты. Когда Шервуд приехал в Париж, Хемингуэй, естественно, испугался. Шервуд, естественно, ничего не боялся.

Как я уже говорила, Шервуд и Гертруда Стайн не переставали удивляться Хемингуэю. Они допускали, что Хемингуэй труслив. Да, да, настаивала Гертруда Стайн, он совсем как матрос на плоту на Миссисипи, которого описал Марк Твен. Но какой книгой, соглашались они оба, оказалась бы настоящая история Хемингуэя, не то, что он пишет, а исповедь подлинного Хемингуэя? Такая книга была бы интересна другому кругу читателей, не тем, кто сейчас читает Хемингуэя, но это была бы поразительная книга. Потом они оба согласились, что испытывают слабость к Хемингуэю потому, что он такой хороший ученик. Он дрянной ученик, возразила я. Ты ничего не понимаешь, сказали они оба, очень лестно иметь ученика, который учится, сам того не осознавая, иными словами, он воспринимает уроки, а каждый, кто воспринимает уроки, любимый ученик. Они оба признали это своей слабостью. А потом Гертруда Стайн добавила, что он как Дерен. Ты помнишь, что сказал месье де Тюиль, когда я не могла понять, почему Дерен имеет такой успех. Он сказал — это потому, что он выглядит модернистом, а пахнет музеями. Вот так и Хемингуэй, он выглядит модернистом, а пахнет музеями. Но какова была бы история настоящего Хема, та, которую он должен был бы рассказать самому себе, но, увы, никогда не расскажет. В конце концов, пробормотал же он однажды, что существует такое понятие, как карьера.

Однако надо вернуться к тем событиям, которые происходили.

Хемингуэй все сделал. Он переписал рукопись и вычитал гранки. Вычитывание гранок, как я уже раньше говорила, это как стирание пыли, при этом вы узнаете ценность слова, то, чего не дает вам никакое чтение. Выправляя гранки, Хемингуэй многому научился, и он высоко ценил то, чему научился. Именно тогда он написал Гертруде Стайн, что это она написала "Становление американцев", а он и другие обязаны посвятить свою жизнь тому, чтобы книга была напечатана. <...>

Тем временем Мак-Элмон издал три стихотворения и десять рассказов Хемингуэя, а Уильям Берд печатал "в наше время", Хемингуэй становился известен. Он познакомился с Дос Пассосом, Фицджеральдом, Бромфилдом и Джорджем Антейлом и вообще со всеми, и Гарольд Леб вновь приехал в Париж. Хемингуэй стал писателем. Он также стал боксером, сражающимся с тенью, благодаря Шервуду, а от меня он услышал про бой быков. Я всегда любила испанские танцы и испанский бой быков и любила показывать фотографию, где мы с Гертрудой Стайн стоим в первом ряду. В те дни Хемингуэй учил одного молодого парня боксу. Парень сам не знал, как это получилось, но он нокаутировал Хемингуэя. Я думаю, что такое иной раз случается. Во всяком случае, в те времена Хемингуэй, хотя и был спортсменом, но быстро уставал. Он совершенно изматывался, пока шел от своего дома до нашего. Но он ведь был тогда измучен войной. Даже теперь он, как говорит Элен про всех мужчин, очень хрупкий. Недавно один его друг здоровяк сказал Гертруде Стайн, что Эрнест очень хрупкий мужчина. Когда он занимается спортом, то обязательно что-нибудь ломает себе — или руку, или ногу, или голову.

В те давние дни Хемингуэй любил всех своих сверстников, за исключением Каммингса. Он обвинял Каммингса в том, что тот подражает. Подражает не кому-то конкретному, а всем. Гертруда Стайн, на которую хорошее впечатление произвела "Ужасная комната", сказала, что Каммингс не подражатель, он естественный наследник традиций Новой Англии с ее сухостью и серостью, но и с ее индивидуальностью. В этом вопросе они не соглашались. Не соглашались они и насчет Шервуда Андерсона. Гертруда Стайн настаивала на том, что Шервуд Андерсон обладает даром использовать фразу для передачи прямого ощущения, что это лежит в великой американской традиции и что никто в Америке, за исключением Шервуда, не может написать ясную и одновременно наполненную страстью фразу. Хемингуэй в это не верил, ему не нравился вкус Андерсона. Вкус не имеет ничего общего с фразами, настаивала Гертруда Стайн. Она еще добавила, что Фицджеральд — единственный из молодых писателей, который пишет естественными фразами.

Гертруда Стайн - Из книги "Автобиография Алисы Б. Токлас"